Куда сдать намытое золото
Отобрать и разграбить… — Прямо Апокалипсис нарисовали. Прибыли на озеро, там никого, ни души. Именно таких мертвецов и принято называть «заложными покойниками», потому как умершего кладут лицом в гроб. Алонин Забайкалье, станция Верхнеудинск Горный инженер Алонин легко и непринужденно шагал по перрону. Казалось бы, совсем недалеко, примерно на километр, а то и меньше.
Идеальное состояние — гарантия, что вы продадите изделие дорого. Изделия известных ювелирных марок, подлинность которых подтверждена сертификатом, выкупаются по более высокой стоимости. Если украшение сделано в именитой мастерской, то оно является востребованным. Прайс увеличивается, если предмет был изготовлен более чем 50 лет назад, а также существует в единичном исполнении. Указывает на содержание чистого металла в граммах на 1 кг ювелирного сплава.
Чем она выше, тем выше результат оценки. Наличие камней. Вставки из камней — дополнение, которое влияет на удорожание изделия. Они оценивается отдельно. Учитывается их вид, вес, чистота, форма, огранка, обработка, а также количество. Редкие камни имеют сертификат паспорт подлинности. В итоге сумма выкупа увеличивается.
Чем больше вес, тем больше денег можно получить. В учет берется наличие разных вставок. Мы принимаем золото разного качества. При определении стоимости выкупа наш специалист оценивает все, включая возраст, бренд, состояние, год изготовления, работу мастера. У нас можно продать разные ценные металлы.
Мы покупаем кольца, серьги, колье и пр. Цена грамма устанавливается в ходе оценки. На стоимость влияет, в каком состоянии находится выкупаемый предмет, какова его разновидность, вес и другие факторы. Наши цены вы можете увидеть выше в таблице. Предварительную сумму вы можете узнать, если отправите нам заявку онлайн. Да, мы покупаем золото без пробы. Покупка золота без наличия соответствующей отметки занимает чуть больше времени, так как требуется проводить процедуру для определения содержания чистого металла в сплаве, на основе чего устанавливается итоговая цена выкупа.
Автово пр. Маяковская Невский пр. Славы ул. Комендантский пр. Лесная ул. Кантемировская 27 м. Удельная Ярославский пр Честная оценка по максимально выгодной цене.
Онлайн или в одной из точек рядом с вами за 5 минут. Цена на покупку золота за 1 грамм Изделие проба 9к. Отзывы 4,9. Получила приличную сумму за цепочку с сапфиром. Она уже давно у меня лежала без дела. Не носила, сапфир мне не подходит. А между тем, цепь довольно старая, судя по плетению и штампикам. Не было случая ее показывать ювелирам. Но тут понадобились деньги, и неожиданно оценили мою цепочку высоко.
Приятный, вдумчивый приемщик, тщательно проверили сапфир и перевел мне деньги на карту.
Людмила Д. Отличное место, быстро и профессионально оценивают, консультация, деньги выдают сразу и результат превышает ожидания. Расположен очень удобно у метро. Отделение на пр. Стачек, 84 к. Изначально получила он-лайн консультацию. С моим украшением надо было подьехать в отделение для того, чтобы точно оценить. Небольшое, комфортное, приятное помещение. Деньги сразу. Результатом довольна! Екатерина С. Добрый день! Приносила много изделий на проверку разных Все проверили очень тщательно и качественно, видно, что молодой человек знает свою работу!
Без проблем всё рассказывает и комментирует! И всё очень быстро! Очень удобное расположение. Быстрая оценка и хорошая цена. Пуля ударила в стену, образуя искристые брызги. Когда подошел ближе, увидел что пуля, выкрошила обветренный верхний слой, обозначила жилу золотистого цвета, уходившую вглубь останца. Прожилки сульфидов мышьяка, свинца с нитями охристых дендритов самородного золота. Орудуя обухом топора, Алонин отколол несколько образцов кварцита. Рудное гнездо четко выделялось на белом кварце.
Само золото образовало сгусток в треть ладони, а от него тянулись нити причудливой формы, блестели вкрапления металла размером с копейку и больше. Выход наружу рудного золота, случай редчайший, о таком он читал в учебнике по минералогии, но видеть вживую не приходилось даже тестю за много лет путешествий и поисковых разведок в Забайкалье. Чтобы не будоражить рабочих, не сказал о находке. Твердо приказал начать шурфовку с южной стороны в устье ручья, впадавшем ниже по течению реки Дялтулы. И вскоре в правой бортовой струе намыли пять золотников черного шлиха.
Часто попадались мелкие самородки. Плотник Архип попытался утаить парочку, за что получил мощную оплеуху от Ипатия. Тогда же ненароком узнали от молодого старателя Мишки Петровского, что у Архипа среди копачей кличка — Варнак. Ручей Алонин назвал Удачливый. С седловины горы Шайтан, сделал карт-план, обозначив азимуты, водотоки, схему шурфовки. Ипатий соорудил примитивный вашгерд. В иной день выходило с сотни пудов грунта до полуфунта отмытого шлиха. Алонин понял, что медлить нельзя.
Тесть подробно рассказывал, как сам с поисковой экспедицией нашел золото на среднем Витиме. Он тогда слушал и удивлялся. Сухощавый, среднего роста еврей, Яков Давидович, поражал своей бурной энергией, удалью, какой не обладали иные русские купцы. В тридцать лет имел от отца капитал и успешную торговлю в Баргузине, где родился и вырос.
Так нет, пошел на серьезный риск, вложил деньги в поиски золота. Но опять же рисковал не наобум Лазаря. Изучил предварительно труды по геологии Петра Кропоткина, который одним из первых обосновал теорию о золотоносных россыпях Забайкалья. Повторил маршрут его экспедиции на Витим. Передоверялся людям, — разоткровенничался однажды тесть. Я был ошарашен. Весть о Каролонском золоте мгновенно распространилась по Забайкалью. Когда на плотах с грузом сплавились к Муйскому поселку, на наших участках работали сотни старателей хищников.
Приехали чиновники с казаками, сделали план отведенной местности, я получил Акт на бессрочное владение, а старатели продолжают мыть золото ямным способом. Их ничем нельзя было остановить. Только зима и начавшийся голод, заморозили эту вакханалию.
Пришлось нанять вооруженную охрану, чтобы начать правильные работы на россыпи… Чтобы не повторить ту ошибку, Алонин решил, что Ипатий, возьмет сменную лошадь и с напарником двинется в обратный путь. А он останется с рабочими, продолжит разведку на этой россыпи. Дней девять, не больше. Он, возможно, сейчас в Чите. Сообщи: «Дороти победила». И больше ни слова. Он поймет. Передашь план и мою заявку для окружного инженера Забайкальского горного округа Кобельцева.
Они застолбят, обозначенный на карте участок. Всё описал, уверен, они тут же организуют сюда экспедицию с людьми и продуктами. Исполнишь — банковский вклад на тысячу рублей — получишь сразу. Это в записке я указал. Вполовину получишь, когда вернешься на стан с караваном. И ни на шаг от себя плотника Мишку.
На такие деньги я лавку куплю в Нерчинске, открою торговлю… — Но это еще не все! Я уеду, останешься здесь нарядчиком и будешь получать 90 рублей в месяц, да по пятаку с каждого золотника сданного в кассу старателями. Поздно вечером, Ипатий отошел за баню по большой нужде. Присел, а за деревьями голоса. Разобрал хриплый голос старателя Архипа. Кличку Варнак он носил, видать не случайно.
Наш Мишка поедет при старшом. Дурак-дураком, а не хотит с нами вязаться. Алонин это известие воспринял внешне спокойно. Вытащил из кармана наган, крутанул барабан с патронами. Деньщину плачу выше горняцкой. Что делать будем? Ты, Алексей Мироныч в баньке с оружием притаись. А я в доме их с топориком встречу. Алонина поразила ночная процессия: двое шли с факелами, а двое несли носилки с горящими поленьями.
Когда забухали тяжелые удары в запертую дверь, вышел из бани, держа наготове винчестер… « Сволочи, этак дом подожгут! Дикий рев, стоны. Алонин выстрелил по ногам. Факельщик бросился бежать. Вторым выстрелом Алонин промазал. Присел, чтобы ударить точнее с колена, но деревья мешали. Пули только срывали щепу со стволов. Ипатий сноровисто в верхонках выкидал из дома горящие поленья, залил водой разлетевшиеся уголья.
Затем вытащил рабочих. Архип лежал на земле с проломленным черепом. Старателю Сёмке удар топором пришелся в грудину с такой силой, что вывалились кишки. Варнак всех подбил. Кол ему в горло… Алонин с трудом, перебарывая рвотные позывы, выговорил: — Один ушел через реку, еще один где-то прячется. Лошадь оседлаю, сыщу. А нет, эвенки помогут. Старателю раненому в бедро, наложили жгут, забинтовали.
В бараке под нарами нашли молодого копача Мишку. Доложи заранее, так наградил бы Мироныч. А раз так, то иди, будешь в дому прибираться. Все стены в крови. Потом подальше от дома прикопаешь злодеев. Ипатий на оседланной лошади рано утром прискакал в Зимноях. Старый Эйнах в расшитой бисером меховой кацавейке, вышел навстречу. От него шел запах застарелой квашни. Князь видел Ипатия пару раз, а все одно щурил глаза и улыбался, знал, что будет спирт, будут новости про русского царя, которого зачем-то выгнали из дома злые люди.
Тунгуса Ыналга убивал на реке, олень брал, пожар делал. Надо новый царь. Ипатий только руки развел в стороны. В мае, когда собирали караван в тайгу, вести приходили из столицы странные, противоречивые. Кто-то злорадствовал, кто-то негодовал. Разбойничать по дорогам начали безбоязненно, цены выросли на продукты.
Но Мироныч успокаивал, пояснял, что скоро всё уладится. Править будет не царь, а Дума и выбранный народ, но явно, что-то не договаривал. Кривился, как от кислятины. А Дрейзер, когда провожал экспедицию от Невера, ни разу не улыбнулся, стоял хмурый, обеспокоенный… Знакомый эвенк Илья, с которым спирт пили в прошлый раз, быстро разделал вместе с напарником оленя.
Мясо покидали в котел двухведерный. Ипатий первым делом подарил князю пачку патронов, выложил мешочек с солью.
Сами-то они мясо почти не солили, но для гостя, приправили жменей соли. Меня хотел убить, инженера. Поможешь найти? Ипатию на дощечке принесли куски языка, сердца. От запаха оленины у него кадык заходил ходуном. Спирту во фляжке до половины, два раза по глотку на четверых мужиков вот и кончился. Эйнах выдернул корковую пробку, недоверчиво горлышком по ладони постучал, остатки спирта слизнул с ладони. Мы тебе оленя дадим, бабу дадим.
Вот когда из Ларино поеду, побалую спиртом. Пока больше нет. Надо злодея искать… Лайка нашла беглеца на берегу реки. Голос подала странный с подвывом.
Старатель лежал на галечной косе с исклеванным лицом. Птицы постарались. Он похоже на голышах поскользнулся, упал навзничь, затылком о камень ударился. Вода подхватила, понесла по по стремнине… Тут же на песчаной отмели его прикопали, каменьями завалили. Тронулись в обратный путь. По дороге Ипатий тетерева с тетеркой сшиб. С тем и прибыл на стан к исходу третьих суток. Алонин его издали приметил, вышел навстречу: «Нет и нет. Давно беспокоюсь…» — Слава Богу, не пришлось грех на душу брать.
Сам разбился и утоп. Раненый-то жив? Костыль ему Мишка соорудил. Уже прыгает паскудник по стану. Боится, что прикончим его… — Пущай боится.
Это хорошо. Запас продуктов оставим. Пусть живет, да рыбалит, да ждет нашего возвращенья… Зимнояха, лето Алонин в полевом дневнике сделал запись: "2 июня года, брал пробы в ручье у прижима.
Весовое золото 7 грамм…" Река начала входить в свои берега, но вода катилась мутно-молочная. Ипатий хотел начать промывку, но Алонин его осадил. Дел много, надо обустроить дом, починить крышу у бани и лежанку внутри, заготовить дрова, чтоб потом не отвлекаться на всякую мелкую колготу.
Вечером Ипатий буровит про ушицу из хариусов. Петр отмалчивается. Мысль о Дороти не дает покоя. Она отпечаталась в его памяти двадцатилетней и необычайно красивой… На плечи брошена белая шаль, темные вьющиеся волосы, а лицо испуганное, слезы бисером.
И тут же го пробивает испариной. Ему стыдно. Как глупо успокаивал, как твердил и твердил: потерпи, всего-то пару месяцев. А милая добрая Дороти, как иная собака, сказать не могла, но чувствовала беду, и ластилась, и умоляла, не ездить на Каралон снова, где началась неразбериха, грабеж. Как можно? Большевиков выгнали, власть в руках законного правительства…» Но не сказал этого. Взял из рук служанки Гунь Чой малыша, которого недавно окрестили Петром, осторожно прикоснулся губами, вдохнул сладкий молочный дух и тут же поторопился отдать малыша обратно, чтобы не дать слабину в жарко натопленной комнате, обставленной в соответствии с рангом первого золотопромышленника Забайкалья, коим являлся отец Дороти — Яков Давидович Дрейзер.
Гунька, девка проворная, охрана проверенная… Да и за лечением бабушки прослежу. Возле конной кошевки обернулся. Дороти стояла на крыльце дома и как крыльями махала концами белой шали. В дороге он продолжал убеждать себя, что через два месяца они переедут сначала в Китай, а потом и в Америку. В город Кресент-Сити на севере Калифорнийского штата, где прижился дальний родственник — купец Маковеев. Временами мороз припекал так, что он сбрасывал меховую полость и рысил с пол версты вслед за кошевкой.
Денег на станциях не жалел. В зимовьях вместе с кучером торопливо пил чай, неразборчиво ел, чаще всего строганину, томленые щи и снова заснеженный тракт с короткими остановками на станциях для смены лошадей. Сон урывками. Путь до Бодайбо, где ждал Дрейзер с санной командой во главе с Ипатием, занял восемь дней при полном напряжении сил. Здесь в резиденции Дрейзера короткий отдых. Вечером при свечах долго обсуждали обратный путь с золотом. Оно накопилось на приисках за два года безвластья и анархии.
Алонину хотелось забрать Дороти, он предлагал ехать обратно на Иркутск. На телеграф пришло сообщение, что вооруженные отряды чехословаков заблокировали движение по Трансибу.
А вдоль железной дороги под Иркутском идут боевые действия. Дрейзер решил, что придется ехать от Каралона на юг, затем по притокам Вилюя, а дальше по заброшенной старой дороге на Баргузин. Здесь нашли свою смерть десятки старателей-хищников во времена «золотой лихорадки» на Среднем Витиме.
Раньше на долгом таежном пути располагались зимовья, можно было обогреться, выпить чаю, но постепенно из-за горных перевалов, множества коварных препятствий на реках, эта дорога, будучи вдвое короче, сошла на нет. Алонин с содроганьем вспоминал, как с Ипатием добирались три года назад от Верхоянска с большим грузом по зимнику. Половина якутских лошадок не дошла до Бамбуйки.
Ипатий вел себя героически. В поселке пришлось оставить часть заболевших людей и оборудование. Дальше на оленьих упряжках пробирались по тайге к верховью Тулдуни. Полмесяца тогда занял путь до Каралона.
Яков Давыдович последние годы жил в основном в Иркутске. Приисками руководили штейгеры и управляющие. Последний раз он приезжал из Бодайбо на пароходе вверх по течению Витима до устья реки Нерпо.
А дальше сто верст вьючной тропы до муйских приисков казались ему пустячным делом. Поэтому он не понял негодования Алонина. Пригласил опытного проводника, крещеного тунгуса Колю. Тунгус Колька сокрушенно замотал головой. Постоял, прикрыв ладонью глаза. Ситуация патовая… Ипатий пусть едет с Колькой налегке. В районе Бамбуйки они купят у эвенков и три десятка оленей с нартами. Затем незаметно встанут в устье Пармы в стороне от дорог. Мы привезем туда груз из Каралона.
Чтобы сбить с толку, отправим небольшой конный обоз на Бодайбо. Здесь пустим слух, что люди будут готовить караван на Иркутск. Прикупим лошадок… Вид Каралона неприятно удивил Драйзера и Алонина. Приисковая контора стояла на краю поселка, как осажденная крепость. Ограждение было частично сломано и сожжено. Урядник, заранее предупрежденный через посыльного, доложил, что резиденцию — она в центре поселка, рядом с обновленной церковью, отстоять не удалось.
Золото ищут. Рабочий комитет вздули. А главным у них нарядчик Хоренсков. Пришел с ультиматумом о сдаче оружия. Ну, я их послал… — А они что же? Залп только дали поверх голов — они врассыпную.
Потом ночью пытались штурмовать… Одного мы в суматохе подранили. Пришлось ограждение разобрать, дабы сектора обстрела иметь. Урядник накручивал седой ус и смотрелся молодцом. Дрейзер достал из кармашка позолоченные часы. Хлопнул крышкой, прозвучал бравурный марш. А это возьми от меня за службу… Через день выступаем на Бодайбо. Посмотрел на всех многозначительно. Караван из десятка оленьих упряжек, дюжины вьючных лошадей и большой вереницы подменных оленей растянулся на версту. Три дня шли ходко по льду притока Тулдуни до самой Бамбуйки.
Здесь сохранилось зимовье. Ночь провели под крышей, спали на нарах по очереди, непрестанно меняясь и проверяя посты. Урядник щелкал крышкой, с удовольствием слушал каждый раз музыку, вскидывал кулак и стращал казаков: — Смотри у меня! Когда пересекали водораздел на реке Ципа, обрушилась метель.
В шалашах у костров без движения промерзли основательно. Едва ветер стих пошли по целику, меняя раз за разом передние упряжки, торившие дорогу. Зимовье Уя — стоявшее на реке Ципа, оказалось сожженным. Сдохла вьючная лошадь, несколько оленей, не выдержав дневного перехода. Двум полуживым самкам тунгус Колька успел пустить кровь, зарезал и тут же на морозе освежевал.
Встали табором. Вареного мяса заготовили впрок. В остальном же все крайне плохо. Глубокий снег в Баунтовской котловине не позволял оленям копытить, добираться до ягеля. Запасов овса и сена оставалось на три-четыре дневных перехода. После недолгого совещания решили, что надо быстрее выбираться из низины на плоскогорье, иначе караван не дойдет. Старая тропа не давала никаких преимуществ.
Двое суток шли вдоль Южно-Муйского хребта на высоте больше тысячи метров, где ветром сдувало снежный покров, что позволяло оленям успешно кормиться. Зато допекал ветер, от него страдали все, кроме оленей. Тунгус Колька мазал лицо нерпичьим жиром. Остальные отказывались поначалу, но когда лица обморозились, покрылись коростой, кривясь и морщась от смрадного запаха, принялись мазать носы и щеки.
Зимовье Кадали найти не смогли, возникло подозрение, что сбились с пути. Впереди громоздились отроги Муйского хребта. Напоролись на огромную курумную реку с крупными обломками гранита, которую обойти невозможно. Полдня перебирались через нее, казалось, этому морю камней не будет ни конца, ни краю. Одна из лошадей сломала ноги, пришлось добить, чтоб не мучилась.
Вышли к караванному перевалу Уакитский. За ним Поворотное зимовье и спуск мимо отрогов Баргузинского хребта в долину. По всем приметам до зимовья оставалось несколько километров. Это их приободряло. Впереди всех ехал молодой веселый казак, получивший привычное напутствие урядника: «Смотри Мишка в оба, а то!..
Сноровисто выдернул из чехла карабин, но спешиться не успел. Первым выстрелом казаку попали в грудь.
И все же справился он, поворотил коня, погнал рысью, сопровождаемый хлесткими ружейными выстрелами. Падая с коня, казак Мишка прохрипел, выплевывая сгустки крови: — Хунхузы, огибайте левее. Соорудили завал на тропе из валежника. Но хунхузы или местные бандиты, оказались обученные. Они не пошли по тропе. Стали обходить справа по возвышению. Урядник прицельно выстрелил из карабина раз и другой. Возможно, попал. Движение прекратилось. В ответ зачастили выстрелы.
Может и еще кто на подступах. Отходите к каравану. Васька, сукин сын, стань в ста метрах за деревом. Как побегу, стреляй по врагам прицельно. Караван шел без остановок, теряя оленей и вьючных лошадей. Казаки по-быстрому сооружали на тропе завалы, чтобы придержать преследователей.
Ночь провели без костров, только под утро в стороне от табора согрели чай. Здесь же, на кострище выгребли оттаявший грунт, похоронили казака Мишку.
Привалили дерн крупными камнями. Все так иззябли, что пришлось использовать остатки спирта. Заодно помянули смелого казака. Ипатий остался прикрывать отход. Но хунхузы преследовать караван не решились.
В широкой Баргузинской долине навстречу вышел обоз из десятка саней, запряженных верблюдами. Пояснили, что добираются от Кяхты. Последние новости обрадовали. Атаман Семенов выбил красных из Верхнеудинска. В Иркутске Колчак. Вдоль Трансиба то казаки, то партизаны, то иностранцы. Приказчик купца Мошнякова оглядел обмороженные лица, понурых лошадок с ввалившимися боками и, похоже, понял, откуда идет караван.
Подошел к Ипатию, предложил папироску. Похоже, что в Бодайбо на Николаевском прииске? Ипатий расхохотался басовито, как умел под настроение. А ты, значит, тоже золотишком пробавлялся. Но ныне народ с приисков побёг. Красные приходят, золото экспроприируют, потом заставляют петь Интернационал.
Белые приходят, реквизируют и просят петь «Боже, царя храни». Хунхузы петь не заставляют, зато забирают всё до последнего.
Посмеялись и разошлись. Дрейзер стоял рядом, слушал говорливого приказчика, в разговор не вмешивался, но в голове непрестанно крутилась мысль, как же вывезти золото и родных сберечь. А ничего дельного не возникало. Да где ж его взять в нашей Забайкальской глуши. В деревне возле Баргузина у староверов-семейских сена купили на каждые нарты по восемь пудов.
Груз прикрыли. А мы с казаками пойдем к купцу Сыромятину, чтоб жадную нечисть отвлечь. А в потемках мы неприметно к дому прибьемся. Алонин предлагал разные способы доставки золота с помощью тайников, как это делают перевозчики опиума.
Самый фантастический он придумал в гробах… Но Дрейзер и тут оказался сметливее всех. Первые двести килограммов золота вложили по малу в бочки с рыбой крутого посола, накидав сверху омуля застарелого. И оказался прав. На станции военные бочки вскрыли, начали тыкать штыками и металлическими прутами. Хотели часть рыбы реквизировать для нужд Армии. Распоряжался осмотром молодой старательный прапорщик. Его изумление было неподдельным. Не бросать же… Китайцы любят с душком.
Нехристи, одно слово. В растудыть их… Алонин неоропливо пояснял, прикинувшись сибирским валенком. Говорок подпустил охальный, как у приказчиков местных. Ни одна бочка на перегрузках не пропала. В Харбине застарелого омуля оптом забрали китайцы. А золото Дрейзер начал продавать осторожно малыми партиями Русско-Азиатскому банку. Алонин хотел сразу же вернуться в Иркутск, но путешествие в холодных вагонах, да ожидание на продувных станциях сказалось.
Поднялась температура. В госпитале Иверской общины Красного креста выявили воспаление легких. Ипатий получил от Дрейзера расчет золотыми червонцами, как ему и мечталось. Два года назад он получил хорошие деньги за экспедицию на Гилюй и обустроил в селе Долгом хозяйство по откорму скота, где управлялась жена с младшим братом.
А теперь он высмотрел здесь в Харбине завод по производству разных колбас и мечтал подобный небольшой цех устроить у себя в Долгом.
Перед походом в госпиталь к Алонину, он аккуратно постригся. В модном магазине Чурина на Гоголевской улице приоделся, и теперь его можно было принять за откупщика или подрядчика. Пришел Ипатий в госпиталь веселый, слегка под хмельком. На посошок. Уезжаю домой. Достал бутылку Смирновской, пирог с мясом из кондитерской Зазунова. Алонин махнул на запреты врачей и с удовольствием выпил водки, под неспешный рассказ Ипатия о планах на будущее.
Он честно признался, что не верил до последнего Дрейзеру, пока тот не выплатил всё до последней копейки, как и обещал. Веселый город. И барыши здесь можно делать, и гулять всласть. Медвежьей силой, задором веяло от Ипатия и не хотелось с ним расставаться. Болезнь отступила мало по малу. Алонину не терпелось в Иркутск. В кабинете у лечащего врача стал проситься на выписку. Врач попросил потерпеть несколько дней, сунул в руки свежий выпуск газеты «Новая жизнь». Траурная рамка, сообщение: «Расстрел Верховного правителя России А.
Колчака произведен 7 февраля года в устье реки Ушаковки , по распоряжению Иркутского военно-революционного комитета, возглавляемого большевиками. Вместе с Колчаком расстрелян председатель Совета министров Российского правительства В.
Тела после расстрела сброшены в прорубь на реке Ушаковке…» Сосед по палате возмущался, негодовал, размахивал газетой словно флагом. Это безумие, это!.. Это же война… — В больничном коридоре обыватели рассуждали спокойно, словно ничего не случилось. От их холодного спокойствия и рассуждений Алонина пробило ознобом. Он понял, надо срочно ехать в Иркутск, любыми способами забирать Дороти.
Не стал рядиться под пролетария, как рекомендовали знакомые, руки инженера и повадки все одно выдадут. Купил на рынке подержанный китель и форменную фуражку с молоткастой кокардой.
Это помогло в Верхнеудинске. В безвыходной ситуации, когда люди гроздьями висели на подножках вагонов, кондуктор выдернул за рукав из этой гущи, пропихнул в переполненный до отказа вагон с криком: пропустите ревизора! Люди расступились.
Этот нелепый обман рассмешил Алонина, он понял, что правильный грозный окрик, действует даже на это обезумевшее стадо… Последние двое суток с долгими остановками от Слюдянки пришлось ехать в тамбуре. Взмокший, распаренный от духоты, пропитанный тяжким запахом немытых человеческих тел, он вывалился на перрон.
Дорога от Харбина до Иркутска заняла две недели. Вокзал и здания на Центральной, на Сибирской темнели оспинами осколочных и пулевых ранений. В домах, выбитые стекла, заделаны наспех фанерой, досками. На улицах мусор и разная падаль. На Байкальской наскочил на патруль. Полез за удостоверением… — Железнодорожник? В командировке.
Алонин развернул удостоверение инженера-путейца с вклеенной фотографией. Старший, судя по кобуре с револьвером, мельком глянул и отпустил без проволочек. Старался идти спокойно, а ноги не слушались, он торопливо рысил к родимому дому на Набережной. Издали заметил распахнутые парадные двери, разбитое окно на первом этаже, подбежал к входу.
Дом внутри оказался полностью разграблен. Обрывки штор, местами взломаны паркетные полы, на стенах пулевые отверстия, на лестнице бурые подтеки, видимо, засохшей крови. На его крики откликнулось гулкое эхо на двух этажах. Во дворе, позади особняка нашел старого отцовского приказчика и дворника-истопника. Они ели отварную картошку в мундире.
Оба поднялись. У приказчика тут же перекосилось лицо, картошка упала на стол. Всех, всех, никого не пощадили. Меня неделю пытали в остроге, приняв за сродственника. Про золото всё пытали и пытали! Потом разобрались, что я Иван Ермолаев. Лицо в кровь, два зуба сломали… Алонин ополз вдоль стены на деревянную лавку, судорожно глотая, скопившийся в груди воздух. И брательника вашего Васю… Игнат один хоронил их на старом кладбище.
Покажет потом. Мирона Степаныча и дядьев ваших увезли в Губчека. Вскоре слух прошел, что их вместе с Мирскими, Халиловыми и другими владельцами золотых приисков, тайком свезли в Ракитское предместье и прикопали наспех в овраге. Алонин поднялся, его заштормило, как пьяного. Ермолаев поднес воду в ковшике. Держат в Петровской тюрьме. Бабка ее вскоре померла без присмотра. Кто ее схоронил и не знаю. За домом следят. Я в городе пробегусь по знакомым, сторожа навещу, что-то выясню… — Вот возьмите с Игнатом… После тесть еще перешлет.
Алонин выложил стопку царских денег — «романовок» и серо-зеленых керенок. Он слышал в Бодайбо, а потом и в Харбине про зверства большевиков, но это проходило вскользь, в это не верилось, а вот теперь зацепило и, похоже, навсегда. Посмотрел на приказчика, торопливо глотавшего картошку. Подумал, могут и сдать комиссарам, если захотят. Ермолаев перехватил этот взгляд.
Обвально разом одолела усталость. Он придремал на жестком топчане и не сразу понял, что происходит. Женщина плакала, привалившись к плечу, и говорила, говорила торопливо, мешая русские и китайские слова. Приехал, Дороти нет. Плохой, совсем плохой линдё. Я Дороти кушать носил.
Как закричит на меня! Ермолаев едва различимый в полумраке, поднял с колен Гунь Чой. Сторож ее издали приметил.
Беги, говорит, Гунька отседова, спасай малыша. Хозяин вернется, отблагодарит… Эти слова о спасении сына и сам плач китаянки, пробили преграду сжимавшую грудь. Алонин прикрыл руками лицо, слезы потоком, как в детстве, хлынули по щекам. Следом захлюпал носом Иван Ермолаев, повторяя снова и снова: — Горе какое, горе-то… Поезда идут только до Слюдянки, дальше взорваны мосты белыми или красными, для обывателя всё едино.
Люди бегут. В Иркутске совслужащие получают паек, остальные перебиваются тухлой кониной и ржавой рыбой, пролежавшей в бочках по много лет. На улицах не осталось даже собак.
Алонин с Гунькой и малышом пристроились на старый колесный пароход «Витязь». Он перевозит через Байкал грузы и берет на верхнюю палубу до ста пассажиров. Северный ветер подбивает нагонной хлесткой волной, судно раз за разом дает угрожающий крен, хлюпая старыми лопастями по воздуху. Гунька ойкает и снова свешивает голову через борт, пуская по ветру блевоту.
Алонин пристроился на кнехте. Прикрывает малыша от ветра, шепчет тихонько. И Дору отыщем, отыщем… Сын в ответ хнычет, мамкает, морщит лицо, но слава Богу громко не плачет. Последний хлеб доели в вагоне. Надо терпеть до Верхнеудинска, где можно будет обменять червонцы, вшитые в рукав куртки.
Пароход рыкнув истошно гудком, прибился к причальной стенке. Солнце весеннее ласковое и можно бы радоваться, что добрались, но Гуня с лицом молодой капусты, едва стоит на ногах. Алонину пришлось тащить ее с парохода по трапу почти волоком. Она рухнула на деревянный причал, сломанной куклой, обессилено прикрыла глаза. Алонин присел рядом. Сидел, щурился от яркого солнца, оглядывал пассажиров из под козырька фуражки, надвинутой на глаза.
Он знал, что тут каждый сам по себе, поэтому слегка удивился, когда мужчина, похожий на мастерового, улыбнулся, как давнему знакомому. Я раньше грузовые от станции Маньчжурия водил. Протянул фляжку. Водичка-то не простая, а золотая… Алонин заставил Гуньку сделать несколько глотков. Она поперхнулась самогонкой, скривила лицо, но вскоре осмысленно оглядела обоих. Привычно протянула руки к спящему малышу. Я сам… Мужчину вон благодари.
О, меня тоже Петром. Тезки значит. Ну, пошли что ли. И они потянулись вслед за пожилым машинистом, который уверенно шагал по длинному косогору к станции. Так же уверенно подвел их к локомотивному депо. Может, харчишками разживемся.
Притомленные солнцем они сидели в тенечке, ждали. Стало казаться, что забыл про них машинист. А он вывернулся из-за пакгауза с тряпицей в руке улыбчивый, говорливый. Вас ребята в дровяной тендер посадят, а я с ними на паровозе за помощника кочегара. Хлеба нет даже за деньги. Вот рыбкой малосольной разжился. Постелил тряпочку. Растрепал омуля.
Гунька сноровисто надергала кусочков с брюшной части. Сделала жовку. Сунула малышу за щеку. Он скривился, и тут же выплюнул рыбу в подставленную горсть. Она сунула снова. Во второй раз он зачмокал, проглотил, потянулся за новой порцией, со своим «дай», чем рассмешил всю компанию. Из купцов я. Выучился на инженера. Толком освоиться не успел — революция. Бастовали, флагами махали… А нынче без работы.
Дорога стоит. Паровозы разбиты. Я семью отправил к родственникам в Богомягково. В деревне сытно живут. Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест… Харбин, Дрейзер негодует, ругается, как извозчик: «Изверги!.. Как можно без суда, кинуть в тюрьму невинную девочку. Это же!.. На ней ни один прииск не оформлен. А моих всех!
Какой суд? О чем вы!.. Им наши прииски нужны, наши отводы, выделенные государством. Они готовы за это пытать, убивать. И хватит, хватит!.. Алонин выскочил из комнаты. После всей кутерьмы, долгой дороги, а главное досады на самого себя, а больше всего на тестя, который решил оставить Дороти и свою больную мать в Иркутске.
Но не упрекнул его, не сказал грубых слов на излитое возмущение, а хотелось. Всё вместе это угнетало, не давало покоя. Нашли Алонина через несколько суток возле Зеленого рынка в подвале опиумной курильни в обморочном состоянии. Гунь Чой выведала. Она же взялась отпаивать горчайшим отваром, она делала древний массаж Туйна, парила ноги горячей водой, а потом укладывалась рядом, свернувшись по-кошачьи калачиком.
Сквозь тягучее болезненное забытье, Петр слышал слова китайской песенки, похожие на журчанье ручья. Когда ломка прошла, она снова пришла среди ночи и улеглась рядом, нашептывая ласковые слова. У нее оказалась упругая грудь с темными обводами вокруг сосков, гибкое пружинистое тело и такая искренняя страсть, что он долго летал под облаками, удивляясь своему необычному состоянию.
Через неделю Гунь Чой уехала в Иркутск с деньгами и четкими наставлениями Якова Давидовича, кому и сколько передать денег. Скрутят тут же. Лучше не суйся. У большевиков в правительстве работает знакомый юрист Житинский.
Он мне обязан. Я его спас в двенадцатом годе. На него надежда… Кроме того, я передал заявление, что отказываюсь от принадлежащей мне недвижимости в пользу новой власти.
Поэтому, пока отправляйся в Баргузин. Надо под видом рыбной коммерции вывозить золото… Петюнчик Алонин подрастал и называл мамкой черноволосую улыбчивую Гунь Чой, которую остальные звали Гунькой.
Все с нетерпением ждали известий из Иркутска. Письмо с оказией передали в престольный праздник. Собрались родственники, читали, перечитывали. Больше всех возмущалась жена Драйзера и тут же осаживала, укоряла маленького Петю: «Да не мать это твоя.
Это Гунька, прислужница наша». Драйзер, щуря подслеповато глаза, взялся вслух зачитывать письмо Дороти. Но вот, слава богу, у Сергея Дмитриевича подвернулась оказия. Особняк на Набережной занял Наркомпрос, а мне выделили здесь комнату на первом этаже рядом с кухней.
Отправила в Москву документы для выезда за границу. Заявление в установленной форме, подробная анкета, что подала я в наркомат иностранных дел, вернулись обратно. Надо, оказывается, приложить к ним удостоверение государственного политического управления «об отсутствии законного препятствия к выезду».
Он откинулся на спинку кресла и после паузы вновь стал читать. Сергей Дмитриевич помогает, как может, выступил поручителем, но проговорился, что у него самого дела плохи, его дважды вызывали в ГПУ, могут арестовать.
Второго поручителя пока не нашла. Пишу кратко, чтобы не разреветься. Очень скучаю по всем вам и особенно по сыну. Надеюсь на скорую встречу. Ваша Дороти». Письмо долго обсуждали. Алонина с трудом отговорили от торопливой поездки в Иркутск. Решили ждать известий от Житинского. В октябре приехал из под Нерчинска Ипатий с рассказами о советской власти и продразверстке.
Сразу же потащил Алексея в харбинский «Яр», где вместо цыган пели полуголые шансонетки. С одной из них закружился Ипатий, и потом еще неделю без продыху мотался по ресторанам в старом и новом городе, пока не кончились деньги. Остальные по тайге бродят. Документы тебе выправим.
Может и утрясется. С тем и уехал Ипатий, продолжая мечтать о колбасном заводике. Дрейзер неутомимо занимался созданием на паях коммерческого банка в Харбине.
Предлагал Алонину должность управляющего филиалом банка в Хайнане. Он отказался. Раньше восхищался искренне тестем, удивлялся его хватке, в чем-то пытался подражать… Трещина образовалась, когда из-за возни с золотом Дороти оставили вместе с больной бабушкой в Иркутск. Ее тюремное заключение, а потом бесконечное ожидание, делали отношения все более формальными, а последняя поездка в Баргузин, внесла полный разлад в семейные отношения.
Усть- Баргузин. Большой старый дом Дрейзеров на улице Нижней полого сбегавшей к пристани стоял почти нежилой, только в цокольном этаже, где жила прислуга, появлялся по вечерам свет.
Хромов много раз прогуливался мимо, заглядывал сквозь щели в заборе.
