Слова омар хайяма
Хайям составил «Маликшахов зидж », включающий звёздный каталог ярких звёзд и посвящённый сельджукскому султану Маликшаху ибн Алп Арслану. Ты пока еще цел? И десятки тех, кто захотел твое тело, не стоят и мизинца того, кто полюбил твою душу.
Из песчинок слагается материк. Твой приход и уход — не имеют значенья, Просто муха в окно залетела на миг До рождения ты не нуждался ни в чем, А родившись, нуждаться во всем обречен.
Только сбросивши гнет ненасытного тела, Снова станешь свободным, как бог, богачом. В этом мире ты умным слывешь? Ну и что?
Всем пример и совет подаешь? До ста лет ты намерен дожить? Может быть, до двухсот доживешь. Двести лет проживешь или тысячу лет — Всё равно попадешь муравьям на обед.
В шелк одет или в жалкие тряпки одет, Падишах или пьяница — разницы нет! Семь небес или восемь? По-разному врут. Важно то, что меня они в прах разотрут. И какая мне разница: черви в могиле Или волки в степи мое тело сожрут? Встань и полную чашу налей поутру, Не горюй о неправде, царящей в миру. Если б в мире законом была справедливость — Ты бы не был последним на этом пиру.
Мы источник веселья — и скорби рудник, Мы вместилище скверны — и чистый родник. Человек, словно в зеркале мир, многолик. Он ничтожен — и он же безмерно велик. В этом мире на каждом шагу — западня. Я по собственной воле не прожил и дня. За меня в небесах принимают решенья, А потом бунтарем называют меня!
Не молящимся грешником надобно быть — Веселящимся грешником надобно быть. Так как жизнь драгоценная кончится скоро — Шутником и насмешником надобно быть. Над Землею сверкает небесный Телец. Скрыл другого тельца под землею творец. Что ж мы видим на пастбище между тельцами? Миллионы безмозглых ослов и овец!
Я, в себя заглянув, убедился во лжи: Ад и рай — не круги во дворце мирозданья, Ад и рай — это две половины души. Каждый молится богу на собственный лад. Всем нам хочется в рай и не хочется в ад. Лишь мудрец, постигающий замысел божий, Адских мук не страшится и раю не рад. Если есть у тебя для жилья закуток — В наше подлое время — и хлеба кусок, Если ты никому не слуга, не хозяин — Счастлив ты и воистину духом высок.
Беспощадна судьба, наши планы круша. Час настанет — и тело покинет душа. Не спеши, посиди на траве, под которой Скоро будешь лежать, никуда не спеша. За страданья свои небеса не кляни. На могилы друзей без рыданья взгляни. Оцени мимолетное это мгновенье, Не гляди на вчерашний и завтрашний дни. Я нигде преклонить головы не могу.
Верить в мир замогильный — увы! Верить в то, что, истлевши, восстану из праха Хоть бы стеблем зеленой травы, — не могу.
Жизнь — пустыня, по ней мы бредем нагишом. Смертный, полный гордыни, ты просто смешон! Ты для каждого шага находишь причину — Между тем он давно в небесах предрешен. Удивленья достойны поступки творца!
Переполнены горечью наши сердца, Мы уходим из этого мира, не зная Ни начала, ни смысла его, ни конца. Даже самые светлые в мире умы Не смогли разогнать окружающей тьмы. Рассказали нам несколько сказочек на ночь — И отправились, мудрые, спать, как и мы.
Тот усердствует слишком, кричит: «Это — я! Если все государства, вблизи и вдали, Покоренные, будут валяться в пыли — Ты не станешь, великий владыка, бессмертным. Твой удел невелик: три аршина земли. И пылинка — живою частицей была, Черным локоном, длинной ресницей была. Пыль с лица вытирай осторожно и нежно: Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была! Я однажды кувшин говорящий купил.
Гончар меня вызвал из праха — Сделал бывшего шаха утехой кутил». Этот старый кувшин на столе бедняка Был всесильным везиром в былые века. Эта чаша, которую держит рука, — Грудь умершей красавицы или щека Был ли в самом начале у мира исток? Вот загадка, которую задал нам бог. Мудрецы толковали о ней, как хотели, — Ни один разгадать ее толком не смог. В колыбели — младенец, покойник — в гробу: Вот и всё, что известно про нашу судьбу. Выпей чашу до дна и не спрашивай много: Господин не откроет секрета рабу.
Я познание сделал своим ремеслом, Я знаком с высшей правдой и с низменным злом. Все тугие узлы я распутал на свете, Кроме смерти, завязанной мертвым узлом. Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь, Дел вчерашних сегодняшней меркой не мерь, Ни былой, ни грядущей минуте не верь, Верь минуте текущей — будь счастлив теперь!
Месяца месяцами сменялись до нас, Мудрецы мудрецами сменялись до нас. Эти мертвые камни у нас под ногами Прежде были зрачками пленительных глаз.
Ты едва ли былых мудрецов превзойдешь, Вечной тайны разгадку едва ли найдешь. Чем не рай тебе — эта лужайка земная? После смерти едва ли в другой попадешь Знай, рожденный в рубашке любимец судьбы: Твой шатер подпирают гнилые столбы. Если плотью душа, как палаткой, укрыта — Берегись, ибо колья палатки слабы!
Те, кто веруют слепо, — пути не найдут. Тех, кто мыслит, — сомнения вечно гнетут. Опасаюсь, что голос раздастся, однажды: «О невежды!
Дорога не там и не тут! Лучше впасть в нищету, голодать или красть, Чем в число блюдолизов презренных попасть. Лучше кости глодать, чем прельститься сластями За столом у мерзавцев, имеющих власть. Если труженик, в поте лица своего Добывающий хлеб, не стяжал ничего — Почему он ничтожеству кланяться должен Или даже тому, кто не хуже его? Вижу смутную землю — обитель скорбей, Вижу смертных, спешащих к могиле своей, Вижу славных царей, луноликих красавиц, Отблиставших и ставших добычей червей.
Не одерживал смертный над небом побед. Всех подряд пожирает земля-людоед. Ты пока еще цел? И бахвалишься этим? Погоди: попадешь муравьям на обед! В поднебесье светил ослепительных тьма, Помыкая тобою, блуждает сама. О мудрец! Заблуждаясь, в сомненьях теряясь, Не теряй путеводную нитку ума! Так как истина вечно уходит из рук — Не пытайся понять непонятное, друг, Чашу в руки бери, оставайся невеждой, Нету смысла, поверь, в изученье наук! Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!
Нет из мрака возврата, о сердце мое!
И не надо надеяться, о мое сердце! И бояться не надо, о сердце мое! Когда с телом душа распростится, скорбя, Кирпичами из глины придавят тебя И бездушное, ставшее глиною, тело Пустят в дело, столетие погодя.
Тот, кто следует разуму, — доит быка, Умник будет в убытке наверняка! В наше время доходней валять дурака, Ибо разум сегодня в цене чеснока. Здесь владыки блистали в парче и в шелку, К ним гонцы подлетали на полном скаку. Где всё это? В зубчатых развалинах башни Сиротливо кукушка кукует: «Ку-ку»…. Этот старый дворец называется — мир, Этот царский, царями покинутый пир.
Белый полдень сменяется полночью черной, Превращается в прах за кумиром кумир. Если низменной похоти станешь рабом — Будешь в старости пуст, как покинутый дом. Оглянись на себя и подумай о том, Кто ты есть, где ты есть и — куда же потом?
В прах судьбою растертые видятся мне, Под землей распростертые видятся мне. Сколько я ни вперяюсь во мрак запредельный: Только мертвые, мертвые видятся мне…. Вижу: птица сидит на стене городской, Держит череп в когтях, повторяет с тоской: «Шах великий!
Где войск твоих трубные клики? Где твоих барабанов тожественный бой? Я вчера наблюдал, как вращается круг, Как спокойно, не помня чинов и заслуг, Лепит чаши гончар из голов и из рук, Из великих царей и последних пьянчуг.
Эй, гончар! И доколе ты будешь, злодей, Издеваться над глиной, над прахом людей? Ты, я вижу, ладонь самого Фаридуна Положил в колесо. Ты — безумец, ей-ей! Я кувшин что есть силы об камень хватил. В этот вечер я лишнего, видно, хватил. Слышал я: под ударами гончара Глина тайны свои выдавать начала: «Не топчи меня! Поглядите на мастера глиняных дел: Месит глину прилежно, умен и умел. Приглядитесь внимательней: мастер — безумен, Ибо это не глина, а месиво тел!
Сей кувшин, принесенный из погребка, Был влюбленным красавцем в былые века. Это вовсе не ручка на горле кувшинном — А обвившая шею любимой рука. На зеленых коврах хорасанских полей Вырастают тюльпаны из крови царей, Вырастают фиалки из праха красавиц, Из пленительных родинок между бровей…. В этой тленной Вселенной в положенный срок Превращаются в прах человек и цветок.
Кабы прах испарялся у нас из-под ног — С неба лился б на землю кровавый поток! По утру просыпается роза моя, На ветру распускается роза моя. О жестокое небо! Едва распустилась — Как уже осыпается роза моя. Половина друзей моих погребена. Всем судьбой уготована участь одна. Вместе пившие с нами на празднике жизни Раньше нас свою чашу испили до дна.
Книга жизни моей перелистана — жаль! От весны, от веселья осталась печаль. Юность — птица: не помню, когда прилетела И когда унеслась, легкокрылая, в даль.
Мастер, шьющий палатки из шелка ума, И тебя не минует внезапная тьма. О Хайям! Оборвется непрочная нитка. Жизнь твоя на толкучке пойдет задарма. Мы — послушные куклы в руках у творца! Это сказано мною не ради словца. Нас по сцене всевышний на ниточках водит И пихает в сундук, доведя до конца. Даже гений — творенья венец и краса — Путь земной совершает за четверть часа. Но в кармане земли и в подоле у неба Живы люди — покуда стоят небеса! Люди тлеют в могилах, ничем становясь.
Распадается атомов тесная связь. Что же это за влага хмельная, которой Опоила их жизнь и повергнула в грязь? Я спустился однажды в гончарный подвал, Там над глиной гончар, как всегда, колдовал. Мне внезапно открылось: прекрасную чашу Он из праха отца моего создавал! В детстве ходим за истиной к учителям, После — ходят за истиной к нашим дверям.
Где же истина? Мы появились из капли. Станем — ветром.
Вот смысл этой сказки, Хайям! О невежды! Наш облик телесный — ничто, Да и весь этот мир поднебесный — ничто. Веселитесь же, тленные пленники мига, Ибо миг в этой камере тесной — ничто! Всё, что в мире нам радует взоры, — ничто. Все стремления наши и споры — ничто. Все вершины Земли, все просторы — ничто. Всё, что мы волочем в свои норы, — ничто. Что есть счастье? Ничтожная малость.
Что от прожитой жизни осталось? Был я жарко пылавшей свечой наслажденья. Всё, казалось, — мое. Оказалось — ничто. Вот беспечный гуляка, хмельной ветрогон: Деньги, истину, жизнь — всё поставит на кон! Шариат и Коран — для него не закон. Кто на свете, скажите, отважней, чем он? В божий храм не пускайте меня на порог. Я — безбожник. Таким сотворил меня бог. Я подобен блуднице, чья вера — порок. Рады б грешники в рай — да не знают дорог. Этот мир — эти горы, долины, моря — Как волшебный фонарь.
Словно лампа — заря. Жизнь твоя — на стекло нанесенный рисунок, Неподвижно застывший внутри фонаря. Ты не очень-то щедр, всемогущий творец: Сколько в мире тобою разбитых сердец! Губ рубиновых, мускусных локонов сколько Ты, как скряга, упрятал в бездонный ларец! Вместо Солнца весь мир озарить — не могу, В тайну сущего дверь отворить — не могу.
В море мыслей нашел я жемчужину смысла, Но от страха ее просверлить не могу. Ухожу, ибо в этой обители бед Ничего постоянного, прочного нет. Пусть смеется лишь тот уходящему вслед, Кто прожить собирается тысячу лет. Так как собственной смерти отсрочить нельзя, Так как свыше указана смертным стезя, Так как вечные вещи не слепишь из глины — То и плакать об этом не стоит, друзья! Человек, словно в зеркале мир — многолик: Он ничтожен — и он же безмерно велик.
Ты не волен в желаньях своих и делах? Всё равно будь доволен: так хочет аллах! Следуй разуму: помни, что бренное тело — Только искра, и капля, и ветер, и прах…. Ибо нас не спросили вчера. Эту кашу без нас заварили вчера. Мы не сами грешили и пили вчера — Всё за нас в небесах предрешили вчера. Бренность мира узрев, горевать погоди! Верь: недаром колотится сердце в груди.
Не горюй о минувшем: что было — то сплыло. Не горюй о грядущем: туман впереди. В этом замкнутом круге — крути не крути — Не удастся конца и начала найти.
Наша роль в этом мире — прийти и уйти. Кто нам скажет о цели, о смысле пути? Отчего всемогущий творец наших тел Даровать нам бессмертия не захотел? Если мы совершенны — зачем умираем? Если несовершенны — то кто бракодел?
Изваял эту чашу искусный резец Не затем, чтоб разбил ее пьяный глупец. Сколько светлых голов и прекрасных сердец Между тем разбивает напрасно творец!
Двери в рай всемогущий господь затворил Для того, кто из глины бутыль сотворил. Как же быть, милосердный, с бутылью из тыквы? Ты об этом, по-моему, не говорил! Заглянуть за опущенный занавес тьмы Неспособны бессильные наши умы. В тот момент, когда с глаз упадает завеса, В прах бесплотный, в ничто превращаемся мы.
Часть людей обольщается жизнью земной, Часть — в мечтах обращается к жизни иной. Смерть — стена. И при жизни никто не узнает Высшей истины, скрытой за этой стеной. Мы бродили всю жизнь по горам и долам, Путь домой находили с грехом пополам. Но никто из ушедших отсюда навеки Не вернулся обратно, не встретился нам. Ни от жизни моей, ни от смерти моей Мир богаче не стал и не станет бедней.
Задержусь ненадолго в обители сей — И уйду, ничего не узнавши о ней. Ты не слушай глупцов, умудренных житьем. С молодой уроженкой Тараза вдвоем Утешайся любовью, Хайям, и питьем, Ибо все мы бесследно отсюда уйдем Видит бог: не пропившись, я пить перестал, Не с ханжой согласившись, я пить перестал. Пил — утешить хотел безутешную душу. Всей душою влюбившись, я пить перестал. Были б добрые в силе, а злые слабы — Мы б от тяжких раздумий не хмурили лбы!
Если б в мире законом была справедливость — Не роптали бы мы на превратность судьбы. И седых стариков, и румяных юнцов — Всех одно ожидает в конце-то концов. Задержаться в живых никому не удастся — Не помилует смерть ни детей, ни отцов. Все цветы для тебя в этом мире цветут, Но не верь никому — всё обманчиво тут. Поколения смертных придут — и уйдут. Рви цветы — и тебя в свое время сорвут.
О кумир! Я подобных тебе не встречал. За десять лет, что учёный прожил в Бухаре, он написал четыре фундаментальных трактата по математике. В году его пригласили в Исфахан , центр государства Сельджукидов , ко двору сельджукского султана Мелик-шаха I.
По инициативе и при покровительстве главного шахского визиря Низам аль-Мулька Омар становится духовным наставником султана. Через два года Мелик-шах назначил его руководителем дворцовой обсерватории, одной из крупнейших в мире [9]. Работая на этой должности, Омар Хайям не только продолжал занятия математикой, но и стал известным астрономом.
С группой учёных он разработал солнечный календарь , более точный, чем григорианский. Составил « Маликшахские астрономические таблицы », включавшие небольшой звёздный каталог [10].
Здесь же написал «Комментарии к трудностям во введениях книги Евклида» г. Однако в году , со смертью покровительствовавшего ему султана Мелик-шаха и визиря Низам аль-Мулька, исфаханский период его жизни заканчивается. Обвинённый в безбожном вольнодумстве, поэт вынужден покинуть сельджукскую столицу. О последних часах жизни Хайяма известно со слов его младшего современника — Бейхаки , ссылающегося на слова зятя поэта. Однажды во время чтения «Книги об исцелении» Абу Али ибн Сины Хайям почувствовал приближение смерти а было тогда ему уже за восемьдесят.
Остановился он в чтении на разделе, посвященном труднейшему метафизическому вопросу и озаглавленному «Единое во множественном», заложил между листов золотую зубочистку, которую держал в руке, и закрыл фолиант.
Затем он позвал своих близких и учеников, составил завещание и после этого уже не принимал ни пищи, ни питья. Исполнив молитву на сон грядущий, он положил земной поклон и, стоя на коленях, произнёс: «Боже! По мере своих сил я старался познать Тебя. Прости меня! Поскольку я познал Тебя, постольку я к Тебе приблизился».
С этими словами на устах Хайям и умер. В году в Балхе, на улице Работорговцев, в доме Абу Саида Джарре остановились ходжа имам Хайям и ходжа имам Музаффар Исфизари, а я присоединился к услужению им. Во время пира я услышал, как Доказательство Истины Омар сказал: «Могила моя будет расположена в таком месте, где каждую весну ветерок будет осыпать меня цветами».
Меня эти слова удивили, но я знал, что такой человек не станет говорить пустых слов. Когда в году я приехал в Нишапур, прошло уже четыре года с тех пор, как тот великий закрыл лицо своё покрывалом земли и низкий мир осиротел без него. И для меня он был наставником. В пятницу я пошёл поклониться его праху и взял с собой одного человека, чтобы он указал мне его могилу. Он привёл меня на кладбище Хайре. Я повернул налево и у подножия стены, отгораживающей сад, увидел его могилу.
Грушевые и абрикосовые деревья свесились из этого сада и, распростёрши над могилой цветущие ветви, всю могилу его скрыли под цветами. И мне пришли на память те слова, что я слышал от него в Балхе, и я разрыдался, ибо на всей поверхности земли и в странах Обитаемой четверти я не увидел бы для него более подходящего места.
Бог, Святой и Всевышний, да уготовит ему место в райских кущах милостью своей и щедростью! Хайяму принадлежит «Трактат о доказательствах задач алгебры и алмукабалы », в котором даётся классификация уравнений и излагается решение уравнений 1-й, 2-й и 3-й степени [12]. В первых главах трактата Хайям излагает алгебраический метод решения квадратных уравнений , описанный ещё ал-Хорезми.
В следующих главах он развивает геометрический метод решения кубических уравнений , восходящий к Архимеду : корни данных уравнений в этом методе определялись как общие точки пересечения двух подходящих конических сечений [13]. Хайям привёл обоснование этого метода, классификацию типов уравнений, алгоритм выбора типа конического сечения, оценку числа положительных корней и их величины.
Хайям не заметил, что кубическое уравнение может иметь три положительных действительных корня. До явных алгебраических формул Кардано Хайяму дойти не удалось, но он высказал надежду, что явное решение будет найдено в будущем. Во введении к данному трактату Омар Хайям даёт первое дошедшее до нас определение алгебры как науки, утверждая: алгебра — это наука об определении неизвестных величин, состоящих в некоторых отношениях с величинами известными, причём такое определение осуществляется с помощью составления и решения уравнений [12].
В г. Хайям закончил работу над важным математическим трудом — «Комментарии к трудностям во введениях книги Евклида». Трактат состоял из трёх книг; первая содержала оригинальную теорию параллельных прямых, вторая и третья посвящены усовершенствованию теории отношений и пропорций [9]. В первой книге Хайям пытается доказать V постулат Евклида и заменяет его более простым и очевидным эквивалентом: Две сходящиеся прямые должны пересечься ; по сути, в ходе этих попыток Омар Хайям доказал первые теоремы геометрий Лобачевского и Римана [6].
Далее Хайям рассматривает в своём трактате иррациональные числа как вполне законные, определяя равенство двух отношений как последовательное равенство всех подходящих частных в алгоритме Евклида. Евклидову теорию пропорций он заменил численной теорией [13]. При этом в третьей книге «Комментариев», посвящённой составлению то есть умножению отношений, Хайям по-новому трактует связь понятий отношения и числа.
Рассматривая отношение двух непрерывных геометрических величин A и B , он рассуждает так: «Выберем единицу и сделаем её отношение к величине G равным отношению A к B , и будем смотреть на величину G как на линию, поверхность, тело или время; но будем смотреть на неё как на величину, отвлечённую разумом от всего этого и принадлежащую к числам, но не к числам абсолютным и настоящим [14] , так как отношение A к B часто может не быть числовым… Следует, что бы ты знал, что эта единица является делимой и величина G , являющаяся произвольной величиной, рассматривается как число в указанном выше смысле» [15].
Высказавшись за введение в математику делимой единицы и нового рода чисел, Хайям теоретически обосновал расширение понятия числа до положительного действительного числа [16] [13]. Ещё одна математическая работа Хайяма — «Об искусстве определения количества золота и серебра в состоящем из них теле» [6] — посвящена классической задаче на смешение, впервые решённой ещё Архимедом [17].
Хайям возглавлял группу астрономов Исфахана , которая в правление сельджукского султана Джалал ад-Дина Малик-шаха разработала принципиально новый солнечный календарь. Он был принят официально в г. Основным предназначением этого календаря была как можно более строгая привязка Новруза то есть начала года к весеннему равноденствию , понимаемому как вхождение солнца в зодиакальное созвездие Овна [18].
Так, 1 фарвардина Новруз солнечного года хиджры , в которое был принят календарь, соответствовало пятнице, 9 рамазана лунного года хиджры , и 19 фарвардина года эры Йездигерда 15 марта г. Для отличия от зороастрийского солнечного года , называвшегося «древним» [19] или «персидским» [20] , новый календарь стали называть по имени султана — «Джалали» [21] или «Малеки» [22]. Количество дней в месяцах календаря «Джалали» варьировало в зависимости от сроков вступления солнца в тот или иной зодиакальный знак и могло колебаться от 29 до 32 дней [23].
Были предложены и новые названия месяцев, а также дней каждого месяца по образцу зороастрийского календаря. Однако они не прижились, и месяцы стали именоваться в общем случае именем соответствующего знака зодиака [24]. С чисто астрономической точки зрения календарь «Джалали» был точнее, чем древнеримский юлианский календарь , применявшийся в современной Хайяму Европе, и точнее, чем позднейший европейский григорианский календарь.
Вместо цикла «1 високосный на 4 года» юлианский календарь или «97 високосных на лет» григорианский календарь Хайямом принято было соотношение «8 високосных на 33 года».
Другими словами, из каждых х лет 8 были високосными и 25 обычными. Этот календарь точнее всех других известных соответствует году весенних равноденствий. Проект Омара Хайяма был утверждён и лёг в основу иранского календаря , который вплоть до настоящего времени действует в Иране в качестве официального с года [7] [25]. Хайям составил «Маликшахов зидж », включающий звёздный каталог ярких звёзд и посвящённый сельджукскому султану Маликшаху ибн Алп Арслану.
Наблюдения зиджа датированы годом «на начало [первого] года високоса малики» ; рукопись не сохранилась, но существуют списки с неё [26].
При жизни Хайям был известен исключительно как выдающийся учёный. На протяжении всей жизни он писал стихотворные афоризмы рубаи , в которых высказывал свои сокровенные мысли о жизни, о человеке, о его знании в жанрах хамрийят и зухдийят. С годами количество приписываемых Хайяму четверостиший росло и к XX веку превысило Возможно, свои сочинения приписывали Хайяму все те, кто опасался преследований за вольнодумство и богохульство. Точно установить, какие из них действительно принадлежат Хайяму если он вообще сочинял стихи , практически невозможно.
Некоторые исследователи считают возможным авторство Хайяма в отношении — рубаи [27].
Долгое время Омар Хайям был забыт. По счастливой случайности тетрадь с его стихами попала в викторианскую эпоху в руки английского поэта Эдварда Фицджеральда , который перевёл многие рубаи сначала на латынь, а потом на английский.
