Куда делась таня из бригады у, Любимая программа на Европе Плюс | VK

Кулыгин раздумывает, как решить проблему Эллы и не платить миллионные долги. История с освобождением повторилась «от» и «до». На помощь им приходит… Камышов.

Где мыкалась моя Валечка? Чаще всего с ужина мы возвращались в барак последними: моя тезка Тамара Тимофеечева, преподаватель литературы, Наташа и я. Я только тут заметила, как сильно Наташа изменилась. Что с ней происходит? Спрашивать, интересоваться этим, как раньше, не находила сил. Пусть каждая из нас даст слово сделать это!

На секунду в душе что-то засветилось. Она хорошо придумала. Мы взялись за руки, и каждая поочередно произнесла:. Способность участвовать в жизни другого человека как-то совсем атрофировалась. Глаза видели, как кто-то, думая о своем, сидел и раскачивался на нарах, подобно сомнамбуле; как ночью приходили и выдергивали кого-то из женщин, вызывая в постель — к нарядчику, прорабу или Васильеву; как по возвращении их опустевшие глаза устремлялись в дымную, подсвеченную горящим фитилем барачную тьму; и как они тут же отворачивались к стене, торопясь доспать оставшееся до подъема время.

Обыденные, почти не вызывающие эмоций картины лагерной жизни. Встряхнуть могло лишь нечто из ряда вон выходящее. Кто-то на лесоповале вовремя не отбежал, и его убило спиленным деревом, кого-то зарезали в зоне или в бараке, кому-то в изоляторе доломали кости. Эти «происшествия» поражали.

Болела и ужасала некая общая человеческая обреченность, историческая судьба. Вторым планом представлялась жизнь сведенного на нет человека, и, как факты, это помнилось уже всю жизнь. На «Светике» я стала свидетелем одного из самых невыносимых отступлений от человеческого начала: гуртового озверения людей. На распилку бревен меня несколько раз ставили в пару с чахлой, до крайности измученной женщиной. В бараке она едва ли не каждому рассказывала о двух своих дочурках семи и девяти лет, оставшихся на воле.

Ну, как могут? Одного из заключенных недоставало. Объявили: «Побег! Может, умер кто? Без сознания? Не нашли. Выяснилось, что нет матери двоих детей. Отчаянная решимость бежать из лагеря как будто и не вязалась с затурканностью этой женщины и одновременно проистекала из нее.

С охраны за побег взыскивали. И вохровцы в этих случаях сатанели. Усиление режима принимало самые непредсказуемые формы. Например, попроситься теперь отойти в лес «оправиться» означало оказаться под буквальным надзором конвоира.

Это действовало на психику людей. Раздражение накапливалось, искало выхода. Получалось так, что пенять надо было на того, кто бежал. Такова логика застывшего мышления. Женщину искали несколько дней. В тайге имелись посты. В вырытых землянках таились вохровцы.

Примерно через неделю в середине дня вдруг замолчали пилы и топоры. Из леса вышли трое оперативников. Впереди шло нечто ступающее. Вместо одежды на ней болтались одни лохмотья. Лицо было превращено в красный, вспухший блин. Изъеденная в кровь москитами, она остановилась, обвиснув на собственном скелете, безразличная ко всему окружающему. И вместо жалости и сострадания из нутра таких же заключенных, как она, вырвалась безудержная злоба.

Это был до предела разогретый психоз. В измученную женщину летели чурки, камни и грязные слова. Неделю скрученные жестким режимом люди мстили не лагерному начальству, а ей. Расправлявшиеся с самой несчастной из всех были так страшны, что ум заходил за разум. Агрессия обезумевшей массы людей — зрелище нестерпимое. Ни оперативники, отыскавшие беглянку, ни конвой, усевшийся перекурить, не пытались усмирить сорвавшихся с цепи людей.

Но вот злоба иссякла. Так же внезапно, как и вспыхнула. Кого-то остановили, кто-то опомнился сам. Женщина лежала на земле. К ней подойти не разрешили. Что пережила она в эти семь дней, блуждая по тайге, пытаясь из нее выбраться, сжевывая коренья и ягоды, осталось известным только ей и Богу.

Одни говорили, что ей дали дополнительный срок; другие, что она не выдержала следствия и умерла. Мысль о побеге приходила в голову, наверное, каждому. Как фантазия томила и меня. Свергнув власть воспитанности, разума, все клетки вдруг начинали вопить: «Хочу домой, до-мой хочу!

Да и куда бежать? К кому? Никакого дома у меня на всей этой земле не существовало. Нежданно-негаданно на колонне появилось новое лицо. Петра Поликарповича Широчинского привели сюда небольшим местным этапом как «штрафника».

На злосчастный «Светик», оказывается, ссылали. Отсидевший из десяти лет срока шесть, в своем почтенном возрасте сохранивший следы былой барственности, велеречивости, доктор выглядел здесь белой вороной.

Тем же самым он. Слишком много всюду определял мотив все той же «классовой ненависти». Обстоятельством прибытия Петра Поликарповича на колонну Судьба мне, как говорят в подобных случаях, «подложила руки». История с освобождением повторилась «от» и «до».

Петр Поликарпович освобождал, Васильев — гнал на работу. Доктор пытался противостоять. Как-то попросил задержаться после приема, поставил скамеечку под больные ноги и рассказал о себе, о лагере. От него я узнала, что наш лагерь называется Северным-Железнодорожным, что дальше к северу располагаются: Устьвымский, Абезьский, Интинский, Воркутинский и другие лагеря. Он же объяснил структурное деление лагеря на лагпункты, которые группируются в отделения.

Мы, например, принадлежали к Урдомскому отделению. Но более всего меня поразил рассказ о том, что есть, оказывается, колонны, на которых много интеллигенции и почти нет уголовников. Изумительная актриса, женщина редкостного обаяния и изящества. Хорошо бы вам с ней встретиться! А знаете, верю — встретитесь! Желание Петра Поликарповича всеми силами ободрить меня трогало.

К тому же опальный доктор был не только прекраснодушным мечтателем. Он добился невероятного: моего перевода в бригаду, работавшую на огородах. Вместе с такими же заморенными женщинами я теперь старательно выполняла задания агронома Зайцева.

В обеденный перерыв бригада грелась у костра. К Зайцеву прибегала вольнонаемная девушка-агроном, приехавшая работать на Север. Опытные женщины говорили, что они друг друга любят, и ворчали:. Если бы знать, как близко, лицом к лицу сведет меня судьба с трагическим исходом этой любви, я бы тогда зорче всмотрелась в этих влюбленных. Вольная и заключенный? Мой перевод с лесоповала в огородную бригаду сильно ущемил самолюбие Васильева. Как бывший руководящий работник он мог уступить все, кроме страсти властвовать.

По его распоряжению меня теперь дополнительно определили в бригаду пожарников. После полного рабочего дня я была отныне обязана дежурить по зоне с 12 до 2 часов ночи.

Сон, таким образом, уворовывался и разбивался. Как заведенный механизм, проспав с 10 вечера до 12 ночи, я. Заключенные спали.

Лаяли овчарки. Менялся на вышках караул. Гудела, почти выла за забором от ветра стена высоченных угрюмых елей. Мне начинало казаться, что я существую в доисторический период, что на земле, кроме собак и вохры, больше никого и ничего нет и еще не было В медпункте я застала длиннющий хвост.

Увидев приехавших проводить комиссовку врачей, подумала: «Есть еще на свете такие лица? Надо же! Спросил, знаю ли я английский язык. Умею ли говорить? Я от волнения смогла вспомнить только одно английское слов «a little»— немного. Прикрыв глаза, довольный Петр Поликарпович ободряюще кивнул мне головой.

И казалось, что происходит нечто справедливое, хорошее, но будто в театре, и я — бесправный статист в спектакле. Неужели это означает, что меня положат в больницу? Даже мысль об этом казалась неправдоподобной.

После комиссовки на колонне все угомонилось. Подошло мое время заступать на пожарное дежурство. Сделав один круг по зоне, я поравнялась с медпунктом, когда там скрипнула дверь и двое приезжих врачей вышли на крыльцо. Один из них закурил, другой запел: «Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают Один из врачей сошел с крыльца и направился прямо ко мне:. Вам надо лежать. Вы тяжело больны.

Комиссовавший меня врач неожиданно взял мои руки и, наклонившись, поцеловал их. Господи Иисусе! Мир перевернулся! Вольный человек целует мне руки? Я совсем одичала. Я в самом деле давно уже не знала, кто я А я вас не отдал ему. Переедете в Урдому.

У нас есть электрический свет, есть книги. Подлечим вас, и все у вас будет хорошо, — не то говорил, не то гипнотизировал меня похожими на небылицы представлениями доктор. Как могло произойти, чтобы врач, которого я несколько часов назад совсем не знала, говорил мне такие человеческие, такие сами по себе целительные слова?

Но потому, что говорил их вольный человек, это не столько радовало, сколько ранило и оглушало. Я опиралась рукой о стену барака, боясь лишиться чувств от волнения, от явившихся вдруг надежд. Все, все! Считайте, что вы уже в лазарете, — заверял меня довольный ходом дела Петр Поликарпович. Надежда попасть в лазарет, вырваться отсюда стала буквально сводить с ума.

Хотелось знать, дождусь ли я отправки, дотяну ли до нее. Одни говорили: придется ждать неделю, другие — две, три, а то и месяц. Я чего-то очень испугалась, когда ко мне вдруг подошел экономист колонны. Он был из крымских татар, сидевших по й статье. То, что он начал «излагать», показалось в тот момент изуверским нападением на едва забрезжившую веру в то, что судьба наконец сжалилась надо мной.

Он сказал, что в списках на этап в лазарет видел мою фамилию, что ему понятно: для меня это единственный выход, но Он — бабник! Взыскующий за все внутренний переводчик выбрал и перевел главное: «Чудес на свете не бывает. Ты предупреждена. Ты знаешь». Но Боже мой, зачем мне это знать?

Чтобы пойти и сказать: вычеркните меня из списка! Я отказываюсь ехать в лазарет! Добровольно остаюсь на «Светике»? В Беловодске Бенюш корил меня за «безропотную стойкость», как он называл это. Но вот сейчас, осознав собственную неспособность к «борьбе за существование», на краю буквальной гибели, на границе, где жизнь и смерть были друг к другу впритык, мой «ропот» выразился в желании во что бы то ни стало вырваться оттуда, где осуществлялось обещание «сгноить»! Это «вырваться» было позывными воли к жизни.

Как раз сюда этот человек нанес свой неожиданный удар. И я отвернулась от него. Вы отдаете себе отчет, какой конец вас ожидает здесь? Да, говорят, он любит женщин.

Но я ему все объяснил про вас. Он не посмееет с вами вести себя неподобающим образом. Вам надо срочно выбираться отсюда. Вы уже инвалид! Как жадно я схватилась за довод: инвалид? Действительно, с чего я взяла, что могу оказаться предметом его поползновений?

Какой я вообще «предмет»? С чего это пришло на ум тому экономисту и теперь мне? Такая доходяга! Только вырваться, только убраться отсюда А разве я не знала, что будет именно так? Просто боялась думать об этом. Ведь Васильев еще не довел дело до конца! Он — доведет! Попрощавшись с Тамарой Тимофеечевой, которую увозили в лазарет, я потащилась к вахте. Присела на бревна. С убийственно хозяйским спокойствием Васильев провожал уходящих за зону людей. Этап ушел, Я осталась сидеть на бревнах.

Ветер ударял в спину, подбираясь под воротник гнилой телогрейки, утаскивал то малое тепло, что было накоплено под нею.

Завтра тот же портяночный дух, пожарное дежурство, черная пропасть сна, похожего на смерть, и само дыхание этой смерти. Хоронясь и прячась, Петр Поликарпович упрашивал кого-то из вольных позвонить в отделение, узнать, возможно ли что-то поправить.

Позже он рассказал, что доктор Бахарев предпринял еще одну попытку вызволить меня отсюда, будто бы в связи с этим зачем-то порвал мой формуляр и у него из-за этого неприятности. Все это плохо задерживалось в памяти, поскольку в какое-то «еще» и «опять» верить было наивно и глупо. Мое присутствие в жизни ничем не было засвидетельствовано.

Разве только фамилией в лагерных списках и сочувствием двух-трех людей. Что-то еще фиксирующей частью сознания я тем более была поражена, когда спустя пару недель за мной, совсем уже потухшей, прибежали в барак.

Как талантливо надо было уметь жалеть внутри самой этой жизни умирающего человека, чтобы приложить столько сил для моего спасения, сколько их потратил Петр Поликарпович.

Лагерь и колонна «Светик» посрамили его оптимизм. Мы не увиделись! Не дождавшись освобождения, на той же проклятой колонне умер хороший человек — доктор Петр Поликарпович Широчинский. Я еще оглядывалась: вдруг откуда-то вынырнет Васильев и крикнет: «Назад! Доктор Бахарев, умудрившийся сверхмыслимым образом выслать за мной специального конвоира, представлялся мне теперь магом и чародеем. Конвоир попался веселый. За то, что я едва передвигала ноги, прозвал меня «старушенцией», торопил, чтобы успеть к проходящему поезду.

При нашем появлении пассажиры плацкартного вагона насторожились. А когда одна из женщин обратилась к конвоиру: «А можно ли ее чайком угостить? Вдоль железной дороги от станции Урдома до колонны мы прошли чуть больше километра.

Сама колонна располагалась на пригорке и потому была почти вся на виду. Во всяком случае, по высившимся поверх забора крышам можно было составить представление о количестве лагерных построек. Конвоир довел меня до вахты и «сдал». Я уже собиралась войти в зону, но оттуда стремительными шагами вышла женщина. Во взгляде были дежурная подозрительность и какое-то заведомое недружелюбие. Черными глазами она буквально ожгла меня. Конвоир и дежурный переглянулись, и мое радужное настроение улетучилось.

Проученная «покупочным» осмотром вольных окололагерных женщин, я уже знала, чем это бывает чревато. Колонна выглядела чистенько. От одного корпуса к другому вели аккуратные дорожки. Мне указали дорогу к бане. За несколько. В предбанном помещении с прибывшими разбирался молодой красивый доктор — Евгений Львович Петцгольд.

Сюда же буквально через несколько минут заскочил главный врач урдомского лазарета Бахарев. Быстро расшвыряв формуляры на стопки, он распорядился, кого куда отправить. Я попала в группу хирургических больных. В шестиместной палате стояла свободная кровать. Подушка, одеяло и комплект белья не то что изумили, а даже озадачили. В переходе от безобразного к более или менее нормальному есть что-то безысходно горестное и обидное. Полтора года я существовала в бараках при коптилке.

А тут вечером и в самом деле зажглась электрическая лампочка. Отвернувшись к стене, не шевелясь, я лежала в чистой постели почти без мыслей. Когда в палату открывали дверь, все еще пугалась — вдруг за мной: «Это еще что? Марш на «Светик»! Мне предписали постельный режим.

Поднималась я только на перевязки и в столовую. Лишь очутившись на больничной койке, я сама поняла, как тяжело больна. На «Светике» было не до того, чтобы рассмотреть свои раны. Здесь во время перевязок я увидела, что ноги изъязвлены до самой кости. Десны были распухшими, язык — толстым, постоянно мучил внутренний холод. Прошло немало времени, прежде чем я смогла что-то понять, если и не про лазарет в целом, то хотя бы про корпус-барак, в котором лежала.

К нему была пристроена операционная. Для вольнонаемных имелось родильное отделение. В самом лазаретном бараке было десять палат, до отказа заполненных больными с переломами, увечьями, флегмонами и прочими болезнями.

Столовая и кухня находились тут же, в бараке. Пищу готовили две добросовестные чистюли, неслышные в движениях монашки:.

#Сейф в Бригаде У: кому достались 87 тысяч рублей?

Нюра и Саша. Не помню, как называлась статья, по которой они имели десятилетний срок. Но вот уж чье деятельное начало само по себе врачевало! В хирургическом корпусе оперировали не только в назначенные для этого дни, бывало — и ночью. Кого-то выписывали и отправляли снова на рабочие колонны, принимали новых больных партиями и отдельно, кого-то выносили в морг, расположенный в углу зоны.

Захоронением называлось сбрасывание в общие ямы за зоной в лесу. Постепенно я перезнакомилась со всеми, кто лежал рядом. Самая общительная, назвавшаяся тетей Полей, сидела за спекуляцию. Проницательная, сметливая, видавшая виды тетя Поля была добродушной. Героем дня ее делало то, что через пару недель заканчивался ее срок и она выходила на волю.

На следующее же утро после прибытия в Урдому в палату зашла та чернявая женщина, которая «пригвоздила» у вахты взглядом. Ее теперь величают Верой Петровной, а была просто Верка, — охотно разъяснила тетя Поля.

За растрату и посадили. В лагере они и сошлись. Он раньше освободился.

Теперь и она сюда приехала. Она баба деловая, но больно ревнивая. Действительно, отличавшаяся целеустремленной энергией Вера Петровна была в корпусе полновластной хозяйкой. В нашей и соседних палатах ей шили, вязали. То и дело ее приглашали: примерить халатик, приладить кофту, спросить, надо ли вывязывать на рукавицах узор, и т. За все это мастериц дольше задерживали в лазарете.

В зону и домой она вечно шла нагруженная сумками. Обед ей готовили на колонне те же монашки. Их же выпускали за зону убирать ей жилье, мыть полы, стирать. Второй медсестрой в корпусе была большеногая, некрасивая Броня, имевшая срок по й статье.

Она подобострастно, приторно-елейным тоном разговаривала с доктором, с Верой Петровной, свысока и надменно — с остальными. Квалифицированная, аккуратная, она как хороший чиновник выполняла в корпусе подсобную работу. Врачебные обходы совершались каждое утро. Иногда в палату заходили врач и сестра. Порой несколько врачей сразу. Рассказывали, что среди них есть и «кремлевские», называли их фамилии. Урдомским лазаретом управляли двое начальников.

Один, как и положено, представлял военизированную охрану НКВД; другим, подлинным распорядителем всей жизни колонны, был главврач. Оба начальника, похоже, ладили между собой. По мнению окружающих, Бахарев как хирург и гинеколог был профессионален, талантлив, ответствен как администратор.

Под его контролем находилось буквально все. Ни одна мелочь не оставалась им не замеченной. Он успевал задать больному вопрос, нажать на инстанции, да так, что лазарету выделялось и нужное оборудование, и дефицитные лекарства.

По всему было видно, что он сумел здесь подчинить своей власти лагерный хаос и неразбериху. Главврач выглядел жизнерадостным и уверенным в себе человеком. Казалось, лагерные возможности непонятно как, но приведены им во внутреннее соответствие с его планами и реальными желаниями. Лечение и лазаретная обстановка постепенно ставили меня на ноги. До полного выздоровления было не близко, но я уже бродила ро корпусу.

К общению с людьми не тянуло. Я пребывала в привычной для себя прострации. Подобное обособление выполняло защитные функции, оберегая все кровоточащее. Самопогашенность была нормой. Когда не забывший своего обещания доктор спросил: «Принести что-нибудь почитать? Доктор, однако, не оставлял меня в покое. В его почти терроризирующем внимании было такое множество взаимоисключающих оттенков, что каждое его обращение ставило в тупик.

Иногда, стоя в коридоре и выслушивая кого-нибудь из больных, он распахивал дверь в нашу палату и, продолжая разговор, то и дело поворачивал голову в мою сторону, давая понять, что главное для него — оглядка сюда. Тогда помогите Вере Петровне обновить этикетки на бутылках с лекарствами. У нее много других обязанностей. Старшая сестра при этом поджимала губы и сухо бросала:.

Мои ненавязчивые попытки достичь в общении с ней терпимого тона отвергались ею на корню. Она не могла умерить бурной, спонтанно возникшей неприязни ко мне и всячески ее подчеркивала. Доктор делал вид, что не замечает этого. Болезненно перенося ее явную антипатию, я обрадовалась, когда однажды Вера Петровна сама обратилась ко мне:. Накинув на больничный халат телогрейку, я была готова пойти сейчас же. Дверь аптеки, размещавшейся в пристройке с другой стороны корпуса, открыл горбоносый человек с веселыми глазами и представился:.

Это не-без-ын-те-ресно.. Мой приход нарушил беседу небольшой компании, сидевшей в маленькой приаптечной комнатушке. Двое мужчин привстали. Один показался суховатым и хмурым.

Бригада У: смотри, как это было ;)

Реплики другого выдавали пошловатость и недостаток ума. Значит, не только хитра, но и умишко имеется. Справившись с десятком различных чувств, я поняла, что столь своеобразным способом приглашена к доверительной дружбе. Не в добрый час, однако, постучалась я в аптеку. В определении тактических соображений Веры Петровны Лена оказалась точна. Несмотря на мои просьбы не приходить, один из сидевших тогда в аптеке Семен Николаевич, стал навещать меня в корпусе.

Вера Петровна всячески поощряла его участившиеся визиты. Его привычка пристально глядеть тяготила. Разве я не прав! Но я ведь к вам как к духовнику прихожу. Не прогоняйте! Мне надо исповедаться вам. Вы должны меня выслушать! Худо мне, — почти вымаливал Семен Николаевич.

И на рассказы не скупился. А если отвернетесь от меня, пропаду вовсе, — объявил он как-то и тут же приступил к очередной исповеди. Нас мобилизовали на изымание золота. Слышали о таковом? Мы их вылавливали десятками, сотнями. Пол в помещении, куда загоняли арестованных, был обшит железом. Дверь задраивали. Начинали их подогревать с боков и снизу. Будь здоров какую нагоняли температуру. Вот тут-то и начинались «танцы».

Кричали, вопили, сразу вспоминали, куда и сколько попрятано, наперегонки рассказывали. Были, конечно, и невиновные. Однажды пришел, знаете, домой усталый, измученный, а жена в слезах: «Умоляю, прошу тебя, Сеня, разреши поговорить с тобой жене одного из задержанных».

Та тут же из комнаты выскочила и — бах передо мной на колени, ловит, как мне руки поцеловать. Так я, знаете, так шуганул их обеих! Жену собственную выгнал Легко было представить себе, как этот службист, не отличавший принципиальности от садизма, замучивал людей.

Пересказывая всю подноготную, гравируя «историческое» безобразие полновластием НКВД, он только теперь пытался что-то понять про то, что творил. А мне некой сверхсилой было ведено всматриваться в жизнь, какой она являлась, и не сметь отгораживаться от нее своим «не могу, не хочу слушать».

Выздоровевший после длительного лечения, Семен Николаевич, узнав, что назначен на этап, просил, чтобы его не отправляли,. Когда этапируемых погрузили в вагоны, он вскрыл себе вены. Его спасли, вернули в лазарет. Я про себя обрадовалась, когда наткнувшийся на него доктор вдруг рассвирепел:. Когда-то они сидели вместе на одной из колонн, были в приятельских отношениях, обращались друг к другу на «ты». И неожиданно такая вспышка. Тебе вон еще сколько годов сидеть. Будет что положить. Я от сердца тебе дарю.

Жалею я тебя. Широколицая, ширококостная, грубоватая женщина глянула остро, пронзительно, показалась вдруг мудрее умного, и сердце сжалось от ее, казалось бы, немудрящих слов.

В крошечном закуточке корпуса, где разрешалось раскуривать цигарки, «ходячие» больные рассказывали друг другу эпизоды из своей жизни, делились обстоятельствами дел, за которые был вынесен приговор. Здесь правда была едва отличима от легенд о собственном прошлом.

Оно представало в преувеличенном великолепии. В глазах при этом была загнанность и тоска. Тут же прогнозировалось будущее и разгадывали сны. Сном, приснившимся мне, делиться ни с кем не хотелось: я находилась на невообразимой, нечеловеческой высоте. Внизу текли реки, раскраивая на разной формы угольники землю; обозначались горы, хребты, угадывалась жизнь раскинувшегося во всю ширь города.

На этой сумасшедшей высоте был установлен каркас гигантского моста, перекинувшегося через это неохватное пространство.

Я непременно должна была перебраться на другую его сторону. Шаг за шагом передвигалась по металлическим краям фермы, держась за что-то похожее на перила. И вдруг, когда уже более половины было преодолено, очутилась перед обрывом. Два или три фрагмента моста отсутствовали. Ступать больше было некуда, держаться за перила одними руками — нет сил. Сейчас сорвусь, полечу вниз И — все исчезло. И чувства все и ситуация пропали. Но вдруг неожиданно я осознала себя на другом, реально недосягаемом конце моста.

Сон был необычно захватывающим и живым. Удивление от него так никогда и не прошло. Что за тайна крылась в той паузе, когда даже подсознание было отключено?

Впрочем, в какой-то части смысл приснившегося чуда был равен факту реальной жизни. Что за непостижимая сила творила мою Судьбу? Какой ангел-хранитель оберегал? Самым конкретным и четким желанием тех дней было одно: чтобы моя искренняя благодарность Филиппу Яковлевичу Баха реву, упование на его порядочность нравственно обязали его, в корне поломали бы характер настойчивого интереса ко мне. Это сокровенное желание было порождено не инфантильностью. Я была остро и тяжело больна, находилась в иной плоскости существования.

Не появлялось даже потребности восстановить и собрать себя воедино. Мне могли помочь лишь время и тишина. Но агрессивный дух лагерного быта, как и напористые свойства характера врача, имел собственные циклы и свою практику.

В дежурство Брони, в неурочное время, меня вызвали на осмотр. В дежурке находился только Бахарев. Врач возжелал платы за то, что больная была признана им больной, за ухлопанные усилия для того, чтобы вырвать ее со «Светика». Все помертвело до бесчувствия. И воля, и силы покинули меня Сидя на медицинском топчане после ухода врача, пригвожденная убийственным по смыслу и силе чувством, я не могла двинуться с места.

Было смертельно худо. В дежурку вошла Броня. Не глядя на меня, прошла к столу, взглянула, процедила непререкаемо осуждающее: «Да-а! По щекам у нее скатились две слезы. В этом была такая голодная и алчная потребность! Это относилось не ко мне.

Мне так ее жалко! Осуждение посторонней женщины не шло ни в какое сравнение с собственным судом. Ничего не бывает мучительнее того, когда оказываешься меньшим, чем мог ожидать от себя, чем, может быть, и был по сути. До этого мгновения силы жить давали гордость, сознание нравственной состоятельности, а теперь? Лазейки в жизнь через «женское» начало для меня не существовало. Этой стихии я не была тогда подчинена. Еще до рождения совершается обручение индивидуальной природы человека с «задачей» Судьбы.

На характер и целостность этого сложения покушаться нельзя! Возле него надо подежурить. Через пару недель в числе других меня вызвали на комиссовку. Партию выздоравливающих больных отправляли на рабочие колонны.

Случалось попадать и туда, откуда привозили в лазарет. Такая перспектива страшила до умопомрачения. И не успела я освоить сказанное, как услышала обращенное ко мне:. Решение врача было столь неожиданным, что показалось оговоркой. Я буду работать в лазарете как медсестра? Вот оно как! И двусмысленность бывает на мгновение трепетной Я не знала, как смогу этот трепет-озноб приручить и обойтись с ним.

Курс медицинского института меня, естественно, ничем практически не вооружил. Учиться пришлось на месте, по ходу дел. По утрам в лазарете проводились «летучки», на которых докладывалось обо всем, что случалось во время ночных дежурств, о состоянии тяжелобольных. Среди старых, опытных врачей лазарета на кратких совещаниях или в прозекторской я неизменно волновалась. Усердию не было предела. Хотелось ни в чем не оплошать. Я даже все латинские наименования неожиданно вспомнила. И когда могла подсказать забытое кем-то из старших, как называется по-латыни нерв или мускул, переставала чувствовать себя здесь случайной.

Рано утром, накинув на плечи телогрейку, я перебегала в лечебный корпус барак, то есть и оставалась там допоздна. Работы невпроворот: раздача лекарств, перевязки, выполнение других врачебных назначений, кормежка. Нагрузки каруселью сменяли одна другую. Рука у меня, как говорили, оказалась легкой. Я радовалась охоте, с которой больные шли ко мне на перевязку, дорожила просьбами посидеть в палате, разобраться в письмах. В соседнем с медицинским общежитием отсеке барака жили счетные работники колонны.

Преимущественно это были женщины, сидевшие с тридцать седьмого года. Ко мне они отнеслись более чем дружелюбно, хотя я для них была делегатом другого лагерного набора и поколения, не прошедшего их кошмара. О поре тридцать седьмого года они рассказывали нечасто.

Но если уж кто-то начинал. Наш этап пришел уже на отстроенные ими колонны. Этих людей принимала нетронутая, дикая тайга. Железной дороги не было. К месту назначения их гнали пешим ходом. На сосне прибивалась дощечка с номером запланированной колонны, и заключенные начинали ее отстраивать для себя. Пилили лес, рубили, строгали. Себе сооружали времянки, охране — более основательное жилье и вышки, рыли колодцы, питали собой тучи москитов и комаров и здесь же хоронили не вынесших надругательства людей.

Первыми гибли те, кто до тридцать седьмого года сидел над научными трудами, кто был «мозгом» своей страны и не умел держать топор или пилу: гибли от болезней, грязи и холода, от непосильной работы. От этих рассказов нередко волосы вставали дыбом. Выслушивая все это от конкретных людей, я этот ужас помещала в историю государства, в котором существовала, в реальную жизнь самого человека и свою.

Меня притягивала к этим женщинам атмосфера общности и мудрости их отношений, но беседы и здесь почитались роскошью. Едва человек заканчивал работу, как тут же устремлялся в барак к своему месту. Надо было написать письмо, выпить чашку «холостого» чая, покопошиться в своем крохотном хозяйстве. Своих собратьев, попавших в обслугу, работяги-заключенные называли «придурками». В это прозвище-кличку вкладывалась досада за собственную участь. Между тем «придурки» не приду ривались, а работали на своих местах не за страх, а за совесть.

Экономисты, плановики, работники бухгалтерии были из заключенных. На откупе их разумения находилось все лагерное производство, в том числе хозяйство этой лазаретной колонны.

Часто дело решал даже не профессионализм, а просто разносторонняя одаренность иного человека. На узкую специальность переквалифицировались журналисты, инженеры, педагоги. Всеобщей симпатией на колонне пользовался шестидесятилетний Матвей Ильич, о котором говорили: «кремлевский работник». Чем он занимался в прошлом, я не интересовалась. На колонне же он ведал продстолом, иначе говоря, занимался снабжением и распределением продовольствия и среди заключенных, и среди вольнонаемных.

Впервые услышанное слово «пересидчик» связано именно с ним. В лагере таковых было много. Суть дела заключалась в том, что официальный срок, означенный в приговоре, заканчивался, но человека не освобождали.

В деле появлялась приписка: «До особого распоряжения». Без дополнительного суда и срока «пересидчика» продолжали держать в лагере на положении заключенного без поблажек, без скидок. Таким «пересидчиком» и был Матвеи Ильич. Этому жизнелюбивому, с ярко-голубыми глазами человеку я обязана очень многим. Позже он рассказал, что жена умерла сразу же после его ареста. Сына на воспитание взяли дальние родственники, по-своему пони-. Закончив институт, сын получил диплом инженера-химика и мечтал остаться в Москве.

Даром такое не предоставлялось. От него потребовали оформить «отказ» от отца. Для Матвея Ильича все сошлось воедино. Его вызвали во второй отдел, разом ознакомили и с отказом сына, и с постановлением «не освобождать до особого распоряжения». Я игривый тон не подхватила. Возникла некоторая неловкость. И как раз в этот момент мы оба услышали голос вошедшего в корпус Филиппа Яковлевича.

На лице гостя обозначился самый неподдельный испуг. Он по-мальчишески беспомощно метнулся и А у меня при внезапном появлении главврача всегда «отливала кровь» от сердца, по выражению свидетелей, я становилась «белая как стена». Ни один человек в жизни ни до, ни после такой реакции во мне не вызывал.

Когда доктор, взяв то, за чем забегал, удалился, Матвей Ильич вышел из своей засады. В считанные секунды мы многое узнали друг о друге. И тут оба рассмеялись. Даже дыхание перехватило: «Как это посторонний человек подумал о том, чтобы я ходила с сухими ногами?

После долгих отнекиваний примерила бурки, простроченные голенища которых были скроены из кусков старых одеял. Носила их, благословляя Матвея Ильича потеплевшим сердцем. Сам ты еще не очень разобрался, кто и что ты есть, а у человечества припасены души, именно на этих первых порах готовые помочь со всей безоглядностью.

Тем они и подсказывают, каким тебе положено стать, дабы соответствовать Божьему промыслу. Не раз во время пребывания на Урдомской колонне Матвей Ильич подкидывал и хлебную надбавку.

Как будто невзначай, с проказливо-виноватой улыбкой протянул однажды сверток со сливочным маслом. Я от такого подарка «сбежала». Он вручил его Броне. А вохровцы обойдутся без этой порции, — пытался он отвести от смущающих мыслей. Броня уже давно сменила свое верноподданство Вере Петровне на преданность мне. Мы с ней руками отламывали кусочки масла и буквально заглатывали его, не переставая изумляться его вкусу. Страх перед Филиппом Яковлевичем не уходил, мешал рассказать о клятве, которой мы обменялись втроем на «Светике».

Тамару Тимофеечеву отправили в лазарет еще при мне. Что было с Наташей, я не знала. Тяготами долга по этому поводу я поделилась с Матвеем Ильичом. И уже он просил доктора выручить Наташу.

Филипп Яковлевич высказал слова досады за недоверие ему. Наташа находилась на одной из колонн этого же отделения, была хорошо устроена и предложение перевести ее сюда отклонила — «до худших времен». Мы с ней встретились позже. Дружба же с Матвеем Ильичом не прерывалась и тогда, когда мое местопребывание изменилось.

Мы переписывались. В одном из писем он поделился: встретил хорошую женщину, привязался к ней, был счастлив. Освобождения из лагеря Матвей Ильич, как и доктор Широчинский, не дождался. Умер на Урдомской колонне. Женщина, о которой он писал, оказалась действительно славной. Она похоронила Матвея Ильича возле колонны на высоком холме. Когда бы я потом ни проезжала эти места — днем ли, ночью ли, — как на пост подходила к вагонному окну, пытаясь разглядеть крест и могилу внимательного человека.

Наступила зима. Легкий и сухой, прокаленный где-то в вышине стужей снежок сменили сырые пышные хлопья. Снег все падал и падал, будто возымел намерение засыпать и лагерные постройки, и все живое. Утром, чтобы вернуть обозначение дорожкам, ведущим от барака к бараку, работали все скопом. Сугробы образовывались выше человеческого роста. Снежные коридоры перекрывали вид колючих заграждений, в них уютно глохли людские голоса. Было ясное солнечное утро. Выйдя с летучки, доктор Петцгольд бросил в меня тугим комком снега, я — в Лену, с которой подружилась после знакомства в аптеке, затем все вместе — в медбрата из шестого корпуса Симона.

Вышедшему за нами Филиппу Яковлевичу как вольнонаемному начальнику принять участие в общем бое снежками было не к лицу. Во-первых, это родной город фонда и место, где начиналас Событие открывает проект Благотворительный фонд Эвела подготовил грантовый проект "Практическая риторика как инструмент популяризации русского языка" совместно с сетевым изданием Радиоведущие. Заявка поддержана в Фонде Президентских грантов и является победителем конкурса социально значимых проектов.

Целью проекта является содействие нормализации языковой среды и повышение качества русского языка в эфире региональных радиостанций. Поддержали проект более 20 региональных радиостанций, однако первая часть проекта пройдет в 6 городах. Участниками проекта станут сотрудники радиостанций, радиоведущие, члены объединени В последний день лета Российская академия радио РАР при поддержке Роспечати в концертном зале Крокус Сити Холл провела в семнадцатый раз торжественную церемонию премии Радиомания.

В этом году на соискание премии было прислано более работ. Победителей выбирали академики РАР. Холдинг ГПМ Радио вновь собрал урожай побед и достиг общей рекордной цифры. Теперь на счету самого крупного медиаобъединения страны 80 наград профессиональной премии Радиомания за все годы её существования.

Финал» Финал фестиваля «Вместе медиа» - место встречи профессионалов. Фонд независимого радиовещания заканчивает ежегодный марафон для профессионалов медиаиндустрии. Экспертные поездки во все федеральные округа России традиционно завершаются подведением итогов в столице. В этом году ФНР собирает друзей и участников с 19 по 22 апреля. Главной гордостью руководителей фонда всегда был и остается откровенный и предметный разговор профессионалов о любимом деле.

Главное не только поговорить, а поучиться друг у друга. Поэтому формат лекций и рассказов в стиле «моя жизнь в искусстве» давно не является основным.

Главное — мастер-классы, практикумы, конкретная, предметная работа. Каждый участник сможет поделиться своим опытом, рассказать о трудностях русскоязычного вещания за рубежом. Будущее подкастинга в России. Необходимость создания общей п За последний месяц в Telegram Радиоведущие. Всем подряд мы отвечали, что она, вероятно, в отпуске. Но всё оказалось сложнее — Таня уволилась. С сегодняшнего дня в утреннем шоу «Русские перцы» новый персонаж — Галя Корнева.

Молодой праздник — Всемирный день радио — отмечают сегодня в мире. Радио — одно из самых доступных медиа. Невероятные коммуникационные возможности радио лежат в основе его коммерческого успеха. И именно они помогают людям объединяться во времена кризисов и военных конфликтов.

Для россиян голос Победы — Юрий Левитан — один из символов несокрушимой силы радиовещания. Именно в этот день 65 лет назад заработало «Радио ООН». Студия этой радиостанции тогда находилась в здании Организации объединенных наций. Для чего современному радиовещанию еще один праздник? Суть его заключается в том, чтобы укрепить сотрудн Программный директор "Нового радио" Андрей Дроздов, занимающий эту должность с июля года, сократил расходы радиостанции.

Уволены ведущие ночного эфира Юлия Громова и Женя Сирота. Коллектив "Нового радио" создавался осенью года в рекордные для российского радиовещания сроки.

Ещё в сентябре Роман Емельянов работал программным директором " В скором будущем на частоте Свой проект бизнесмен и музыкант назвал Жара FM. Аудитория лет. Соотношение русской и зарубежной музыки — 50 на Сделка закрыта 5 февраля, запрос на одобрение ФАС оформляется. Слухи о возможной продаже частоты и закрытии Best FM появились в прошлом году.

СМИ сообщали о том, что Виталий Богданов собирается очередной раз изменить облик радиостанции и з Столичная радиостанция «Наше радио» распространила информацию о своем новом брендированном сувенире, патче настольной игры «Ответь за 5 секунд», которую выпустила накануне вместе с компанией «МосИгра». Игра посвящена массовой культуре и русскому року в частности. Как и во многих играх, созданных при кураторстве «МосИгры», главное не победа, а фан, который можно получить от участия в процессе.

Правила очень просты. Так радиостанция «Новое Радио» подвела музыкальные итоги года, отметила день рождения и пообещала сделать приятный подарок к Новому году — представить телеверсию Премии «Высшая Лига». Концерт состоится 30 ноября. В этот день радиостанции исполняется ровно 2 года. В Crocus City Hall соберутся друзья Нового радио — самые модные исполнители русской популярной музыки.

В м «Высшая лига» порад Мероприятие проводит Российская Академия Радио при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. Данная Конференция будет проводиться уже в седьмой раз и станет, как и прежде, главной площадкой в России для встреч радиовещателей.

В качестве ведущих сессий, модераторов круглых столов и учас Профессиональное сообщество шокировано событиями, произошедшими в понедельник 23 октября в столице.

Ведущая радиостанции «Эхо Москвы» летняя Татьяна Фельгенгауэр стала жертвой нападения. Неизвестный мужчина ворвался в редакцию «Эха» на Новом Арбате и ударил журналистку ножом в шею. Радиоведущую госпитализировали и экстренно прооперировали в НИИ скорой помощи им. Нападавший - летний гражданин России и Израиля Борис Гриц. Мужчина зашёл в здание радиостанции около полудня, на пропускном пункте прыснул в лицо охраннику из газового баллончика, поднялся на этаж редакции.

В одном из кабинетов Чтобы гости Находить качественные материалы сложно, потому что развлекательная информация должна быть небанальной и интересной. Успешные столичные радиостанции нанимают продюсеров и сценаристов, которые берут на себя обязанности по поиску темы дня на радио. У региональных радиостанций такой возможности часто нет, и радиоведущий готовит свой эфир самостоятельно. Навыки продюсирования и копирайтинга важны для работников современных радиостанций. Даже скучные новости, сухие цифры и голые факты после редактуры и яркой личностной обработки становятся выпуклыми и драматичными.

Талант создания интересных текстов на основе материалов новостных лент очень ценится. Научиться писать интересно вы можете на наших вебинарах и тренингах, а на этой странице сайта вы найдете темы дня, идеи, события и новости, которые требуют минимальной доработки.

Для шоу. О проекте. Главная » Новости. Радио «Мария FM» поддержала президентский грант. Вятка встречает специалистов фонда «Эвела» 26 и 27 января года в Кирове пройдут консультации для специалистов в области медиа и журналистики. Читать дальше ». В Кузбассе закончилась работа по президентскому гранту. На Апекс-Радио прошли семинары для радиоведущих Еще один уикенд, посвященный русскому языку в радиоэфире. Апекс-Радио вливается в проект для радиоведущих.

Новокузнецк собирает радиоведущих Кузбасса на обучающие семинары В субботу 19 января года в Новокузнецке при поддержке Апекс-Радио пройдут профессиональные консультации для специалистов в области медиа. В Краснодарском крае прошли тренинги для радиоведущих. Теле- и радиоведущие Кубани посетили мероприятия Фонда «Эвела» С 11 по 13 января года в Краснодаре побывали эксперты фонда «Эвела».

Казак FM за чистоту русского языка. Семинар «Риторические приемы в речи ведущих региональных радиостанций». Тренинг «Ораторское искусство для радиоведущих».

Деловая игра «Программа на радио о русском языке - это интересно». Обучающий проект для радиоведущих пройдет в 6 городах. Радиомания номер 17 — кто стал легендой.

В Москве вручили главные награды в области радиовещания В последний день лета Российская академия радио РАР при поддержке Роспечати в концертном зале Крокус Сити Холл провела в семнадцатый раз торжественную церемонию премии Радиомания.