Старик и море скорочено, Community wall photos – Photo 2 of 4 | VK
Доктор, извольте отмерить шесть шагов… — Становитесь! Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!.. На первый раз не явилось к архиерею около человек.
О, я долго колебалась, долго мучилась… но ты из меня делаешь все, что хочешь. Ее сердце сильно билось, руки были холодны как лед. Начались упреки ревности, жалобы, — она требовала от меня, чтоб я ей во всем признался, говоря, что она с покорностью перенесет мою измену, потому что хочет единственно моего счастия. Я этому не совсем верил, но успокоил ее клятвами, обещаниями и прочее. А она думает… знаешь ли, она влюблена в тебя до безумия, бедняжка!.. У княжны еще горел огонь.
Что-то меня толкнуло к этому окну. Занавес был не совсем задернут, и я мог бросить любопытный взгляд во внутренность комнаты. Мери сидела на своей постели, скрестив на коленях руки; ее густые волосы были собраны под ночным чепчиком, обшитым кружевами; большой пунцовый платок покрывал ее белые плечики, ее маленькие ножки прятались в пестрых персидских туфлях.
Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но глаза ее, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту же страницу, тогда как мысли ее были далеко… В эту минуту кто-то шевельнулся за кустом. Я спрыгнул с балкона на дерн. Невидимая рука схватила меня за плечо. Это были Грушницкий и драгунский капитан. Я ударил последнего по голове кулаком, сшиб его с ног и бросился в кусты.
Все тропинки сада, покрывавшего отлогость против наших домов, были мне известны. Через минуту я был уже в своей комнате, разделся и лег. Едва мой лакей запер дверь на замок, как ко мне начали стучаться Грушницкий и капитан. Цитата: го июня. Нынче поутру у колодца только и было толков, что о ночном нападении черкесов. Выпивши положенное число стаканов нарзана, пройдясь раз десять по длинной липовой аллее, я встретил мужа Веры, который только что приехал из Пятигорска. Он взял меня под руку, и мы пошли в ресторацию завтракать; он ужасно беспокоился о жене.
Судьба вторично доставила мне случай подслушать разговор. Надо вам заметить, что княгиня была здесь, а княжна дома. Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца. Признаюсь, я испугался, хотя мой собеседник очень был занят своим завтраком: он мог услышать вещи для себя довольно неприятные, если б неравно Грушницкий отгадал истину; но ослепленный ревностью, он и не подозревал ее. До двух часов ждали в саду. Наконец — уж бог знает откуда он явился, только не из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную дверь, что за колонной, — наконец, говорю я, видим мы, сходит кто-то с балкона… Какова княжна?
Ну, уж признаюсь, московские барышни! Мы хотели его схватить, только он вырвался и, как заяц, бросился в кусты; тут я по нем выстрелил. Вокруг Грушницкого раздался ропот недоверчивости. В эту минуту он поднял глаза — я стоял в дверях против него; он ужасно покраснел. Я подошел к нему и сказал медленно и внятно: — Мне очень жаль, что Я вошел после того, как вы уж дали честное слово в подтверждение самой отвратительной клеветы.
Мое присутствие избавило бы вас от лишней подлости. Грушницкий вскочил с своего места и хотел разгорячиться. Я не думаю, чтобы равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение. Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью. На крыльце ресторации я встретил мужа Веры. Кажется, он меня дожидался.
Он схватил мою руку с чувством, похожим на восторг. Экой мерзавец! Принимай их после этого в порядочный дом! Слава богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. После этого я пошел домой. Через час доктор вернулся из своей экспедиции. Я на минуту остановился в передней, чтоб снять галоши.
Я был секундантом на пяти дуэлях и уж знаю, как это устроить. Я все придумал. Пожалуйста, только мне не мешай. Постращать не худо. А зачем подвергать себя опасности, если можно избавиться?.. Они замолчали. Переговоры наши продолжались довольно долго; наконец мы решили дело вот как: верстах в пяти отсюда есть глухое ущелье; они туда поедут завтра в четыре часа утра, а мы выедем полчаса после них; стреляться будете на шести шагах — этого требовал Грушницкий.
Убитого — на счет черкесов. Теперь вот какие у меня подозрения: они, то есть секунданты, должно быть, несколько переменили свой прежний план и хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого.
Это немножко похоже на убийство, но в военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются; только Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей. Как вы думаете? Должны ли мы показать им, что догадались?
Будьте спокойны, я им не поддамся. Два часа ночи… не спится… А надо бы заснуть, чтоб завтра рука не дрожала. Впрочем, на шести шагах промахнуться трудно. Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов? Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб… но мы бросим жребий!. И не мудрено: она так долго служила верно моим прихотям; на небесах не более постоянства, чем на земле.
Что ж? Я — как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что еще нет его кареты. Но карета готова… прощайте!.. Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений — лучший свет жизни.
И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Наконец рассвело. Нервы мои успокоились. Я посмотрелся в зеркало; тусклая бледность покрывала лицо мое, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо.
Я остался доволен собою. У подошвы скалы в кустах были привязаны три лошади; мы своих привязали тут же, а сами по узкой тропинке взобрались на площадку, где ожидал нас Грушницкий с драгунским капитаном и другим своим секундантом… — Мы готовы, — отвечал капитан.
Доктор, извольте отмерить шесть шагов… — Становитесь! Согласны ли вы?.. Видите ли на вершине этой отвесной скалы, направо, узенькую площадку? Каждый из нас станет на самом краю площадки; таким образом, даже легкая рана будет смертельна: это должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы сами назначили шесть шагов.
Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю доктор вынет. И тогда можно будет очень легко объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком. Мы бросим жребий, кому первому стрелять. Объявляю вам в заключение, что иначе я не буду драться. Лицо его ежеминутно менялось. Я его поставил в затруднительное положение. Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко меня ранить и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести; но теперь он должен был выстрелить на воздух, или сделаться убийцей, или, наконец, оставить свой подлый замысел и подвергнуться одинаковой со мною опасности.
В эту минуту я не желал бы быть на его месте. Он отвел капитана в сторону и стал говорить ему что-то с большим жаром; я видел, как посиневшие губы его дрожали; но капитан от него отвернулся с презрительной улыбкой.
Отправимтесь же, господа! Кто не заключал таких условий с своею совестью? Доктор вынул из кармана серебряную монету и поднял ее кверху. Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней. Но помните, что если вы меня не убьете, то я не промахнусь — даю вам честное слово. Он покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного; я глядел на него пристально; с минуту мне казалось, что он бросится к ногам моим, умоляя о прощении; но как признаться в таком подлом умысле?..
Ему оставалось одно средство — выстрелить на воздух; я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка. Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего не скажете, то я сам… — Ни за что на свете, доктор! Может быть, я хочу быть убит… Он посмотрел на меня с удивлением. Я стал на углу площадки, крепко упершись левой ногою в камень и наклонясь немного наперед, чтобы в случае легкой раны не опрокинуться назад.
Грушницкий стал против меня и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колени его дрожали. Он целил мне прямо в лоб… Неизъяснимое бешенство закипело в груди моей.
Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту. Выстрел раздался. Пуля оцарапала мне колено. Я невольно сделал несколько шагов вперед, чтоб поскорей удалиться от края. Обними меня прежде: мы уж не увидимся! Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка! После этой трагической фразы, сказанной с приличною важностью, он отошел на свое место; Иван Игнатьич со слезами обнял также Грушницкого, и вот он остался один против меня.
Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого роду чувство кипело тогда в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить как собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса.
Я несколько минут смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку. Об одном вас прошу: стреляйте скорее. Не просите у меня прощения?.. Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть? Доктор подошел. Бедный доктор! Следующие слова я произнес нарочно с расстановкой, громко и внятно, как произносят смертный приговор: — Доктор, эти господа, вероятно, второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, — и хорошенько!
Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущенный и мрачный. Напрасно капитан делал ему разные знаки, — Грушницкий не хотел и смотреть. Между тем доктор зарядил пистолет и подал Мне. Увидев это, капитан плюнул и топнул ногой. Уж положился на меня, так слушайся во всем… Поделом же тебе! Тебе не удалось меня подурачить, и мое самолюбие удовлетворено; — вспомни — мы были когда-то друзьями… Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места… Я выстрелил… Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было.
Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва. Все в один голос вскрикнули. Он не отвечал и с ужасом отвернулся. Я пожал плечами и раскланялся с секундантами Грушницкого. Спускаясь по тропинке вниз, я заметил между расселинами скал окровавленный труп Грушницкого. Я невольно закрыл глаза… Отвязав лошадь, я шагом пустился домой.
У меня на сердце был камень. Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели. Все уверены, что причиною его смерти несчастный случай; только комендант, которому, вероятно, известна ваша ссора, покачал головой, но ничего не сказал. Тяжелое предчувствие волновало мою душу. Не сколько лет тому назад, расставаясь с тобою, я думала то же самое; но небу было угодно испытать меня вторично; я не вынесла этого испытания, мое слабое сердце покорилось снова знакомому голосу… ты не будешь презирать меня за это, не правда ли?
Это письмо будет вместе прощаньем и исповедью: я обязана сказать тебе все, что накопилось на моем сердце с тех пор, как оно тебя любит. Я не стану обвинять тебя — ты поступил со мною, как поступил бы всякий другой мужчина: ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна.
Я это поняла сначала… Но ты был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты оценишь мою жертву, что когда-нибудь ты поймешь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий. Прошло с тех пор много времени: я проникла во все тайны души твоей… и убедилась, что то была надежда напрасная.
Горько мне было! Но моя любовь срослась с душой моей: она потемнела, но не угасла. Мы расстаемся навеки; однако ты можешь быть уверен, что я никогда не буду любить другого: моя душа истощила на тебя все свои сокровища, свои слезы и надежды. Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! Теперь я должна тебе объяснить причину моего поспешного отъезда; она тебе покажется маловажна, потому что касается до одной меня.
Нынче поутру мой муж вошел ко мне и рассказал про твою ссору с Грушницким. Видно, я очень переменилась в лице, потому что он долго и пристально смотрел мне в глаза; я едва не упала без памяти при мысли, что ты нынче должен драться и что я этому причиной; мне казалось, что я сойду с ума… но теперь, когда я могу рассуждать, я уверена, что ты останешься жив: невозможно, чтоб ты умер без меня, невозможно!
Мой муж долго ходил по комнате; я не знаю, что он мне говорил, не помню, что я ему отвечала… верно, я ему сказала, что я тебя люблю… Помню только, что под конец нашего разговора он оскорбил меня ужасным словом и вышел. Я слышала, как он велел закладывать карету… Вот уж три часа, как я сижу у окна и жду твоего возврата… Но ты жив, ты не можешь умереть!..
Карета почти готова… Прощай, прощай… Я погибла, — но что за нужда?.. Если б я могла быть уверена, что ты всегда меня будешь помнить, — не говорю уж любить, — нет, только помнить… Прощай; идут… я должна спрятать письмо… Не правда ли, ты не любишь Мери?
Ты не женишься на ней? Я беспощадно погонял измученного коня, который, хрипя и весь в пене, мчал меня по каменистой дороге. Солнце уже спряталось в черной туче, отдыхавшей на гребне западных гор; в ущелье стало темно и сыро.
Подкумок, пробираясь по камням, ревел глухо и однообразно. Я скакал, задыхаясь от нетерпенья. Мысль не застать уже ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце!
При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете — дороже жизни, чести, счастья! Бог знает, какие странные, какие бешеные замыслы роились в голове моей… И между тем я все скакал, погоняя беспощадно. И вот я стал замечать, что конь мой тяжелее дышит; он раза два уж спотыкнулся на ровном месте… Оставалось пять верст до Ессентуков — казачьей станицы, где я мог пересесть на другую лошадь.
Все было бы спасено, если б у моего коня достало сил еще на десять минут! Но вдруг поднимаясь из небольшого оврага, при выезде из гор, на крутом повороте, он грянулся о землю.
Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно: едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду; попробовал идти пешком — ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и как ребенок заплакал.
И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся. Когда ночная роса и горный ветер освежили мою горячую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно.
Чего мне еще надобно? Я возвратился в Кисловодск в пять часов утра, бросился на постель и заснул сном Наполеона после Ватерлоо. Когда я проснулся, на дворе уж было темно. Я сел у отворенного окна, расстегнул архалук — и горный ветер освежил грудь мою, еще не успокоенную тяжелым сном усталости. Вдали за рекою, сквозь верхи густых лип, ее осеняющих, мелькали огне в строеньях крепости и слободки.
На дворе у нас все было тихо, в доме княгини было темно. Взошел доктор: лоб у него был нахмурен; и он, против обыкновения, не протянул мне руки. Княгиня мне говорила нынче, что она знает, что вы стрелялись за ее дочь. Ей все этот старичок рассказал… как бишь его? Он был свидетелем вашей стычки с Грушницким в ресторации. Я пришел вас предупредить. Может быть, мы больше не увидимся, вас ушлют куда-нибудь.
Он на пороге остановился: ему хотелось пожать мне руку… и если б я показал ему малейшее на это желание, то он бросился бы мне на шею; но я остался холоден, как камень — и он вышел. Вот люди! Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!.. На другой день утром, получив приказание от высшего начальства отправиться в крепость Н.
Она была удивлена, когда на вопрос ее: имею ли я ей сказать что-нибудь особенно важное? Я сел молча. Явно было, что она не знала, с чего начать; лицо ее побагровело, пухлые ее пальцы стучали по столу; наконец она начала так, прерывистым голосом: , — Послушайте, мсье Печорин! Я думаю, что вы благородный человек.
Я поклонился. Вы защитили дочь мою от клеветы, стрелялись за нее, — следственно, рисковали жизнью… Ваше теперешнее положение незавидно, но оно может поправиться: вы имеете состояние; вас любит дочь моя, она воспитана так, что составит счастие мужа, — я богата, она у меня одна… Говорите, что вас удерживает?..
Видите, я не должна бы была вам всего этого говорить, но я полагаюсь на ваше сердце, на вашу честь; вспомните, у меня одна дочь… одна… Она заплакала. Она задумалась, сделала мне знак рукою, чтоб я подождал, и вышла. Прошло минут пять; сердце мое сильно билось, но мысли были спокойны, голова холодна; как я ни искал в груди моей хоть искры любви к милой Мери, но старания мои были напрасны.
Вот двери отворились, и вошла она, Боже! Вы должны презирать меня. На ее щеках показался болезненный румянец. Я продолжал: — Следственно, вы меня любить не можете… Она отвернулась, облокотилась на стол, закрыла глаза рукою, и мне показалось, что в них блеснули слезы. Это становилось невыносимо: еще минута, и я бы упал к ногам ее. Мой разговор с вашей матушкой принудил меня объясниться с вами так откровенно и так грубо; я надеюсь, что она в заблуждении: вам легко ее разуверить.
Вы видите, я играю в ваших глазах самую жалкую и гадкую роль, и даже в этом признаюсь; вот все, что я могу для вас сделать. Какое бы вы дурное мнение обо мне ни имели, я ему покоряюсь… Видите ли, я перед вами низок. Не правда ли, если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете? Она обернулась ко мне бледная, как мрамор, только глаза ее чудесно сверкали.
И теперь, здесь, в этой скучной крепости, я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?.. Нет, я бы не ужился с этой долею! Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro6 или contra7.
В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал, и медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени. Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.
Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, — которых прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но он не шутя сердился, когда об этом намекали.
Была только одна страсть, которой он не таил; страсть к игре. За зеленым столом он забывал все и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая от него какой-нибудь оригинальной выходки. К чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею Жизнью, или каждому из нас заранее назначена рокбвая минута… Кому угодно? Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним: он знаком пригласил нас сесть кругом.
Молча повиновались ему: в эту минуту он приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.
Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно: — Может быть, да, может быть, нет Потом, обратясь к майору, спросил: заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько. Все будто окаменели. Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху: дыхание у всех остановилось; все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок… осечка!
Он взвел опять курок, прицелился в фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался — дым наполнил комнату. Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и пуля глубоко засела в стене. Минуты три никто не мог слова вымолвить.
Вулич пересыпал в свой кошелек мои червонцы. Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время не спускал глаз с пистолета.
Вы начали верить предопределению? Это мне показалось странным — и недаром!
Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил…. Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного.
Уж восток начинал бледнеть, когда я заснул, но — видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?..
Я наскоро оделся и вышел. Я остолбенел. Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разных замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти. Мы шли туда. Множество женщин бежало с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казак выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас. Суматоха была страшная. Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа.
Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотись на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот откликнулся. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь! А если дверь разломать, то много наших перебьет.
Не прикажете ли лучше его пристрелить? В ставне щель широкая. В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу. Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков, готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату и приблизился к роковому окну.
Сердце мое сильно билось. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Поселенец Автор явно начитался Круза и больше ничего. Про автоматы про патроны, про то какой ГГ прошареный, про сухпайки. НО у автора ГГ в химзащите и сапогах с разбега прыгает на 6м рекорд мира 9м.
А уж когда он 50м пробежал за 5 сек рука лицо , да он может на олимпиаде в финале бежать. Неприятно такое читать. Дочитывать, чтобы убедиться в этом не стал. Но её лучше читать на беларуском. Автор предисловия справедливо называет труд Филарета «Энциклопедией истории Слободской Украины», особенно подробно останавливается на методике работы Филарета, сборе материала, реализации издания, дает краткий анонс содержания последующих томов.
Живость изложения этого предисловия — очень интересное явление среди книг по истории Харькова последнего десятилетия. Собственно, желающим узнать о причине появления этой книги мы советуем прочитать как раз эту вступительную уважаемого исследователя. Однако следующий том переиздания тоже по ряду причин нужно было снабдить предисловием, книга получила резонанс, нужно было учесть некоторые технические ошибки предыдущего тома, дать объяснение особенностям передачи орфографии текста.
Вступительная статья «От издателя» ко второму тому была написана основным менеджером изданий Харьковского частного музея городской усадьбы Сергеем Голотой к сожалению, автор не указан в книге 2.
Наше краткое предисловие также необПарамонов А. Историко-статистическое описание Харьковской епархии. Это отдельный коллективный труд по истории бывшей Слободской Украины. И главное — это результат работы нескольких лет как коллектива частного музея городской усадьбы, так и многих не только харьковских историков.
Огромные предисловия, комментарии, указатели решено было перенести в отдельный том «Историко-статистического описания Харьковской епархии». И этот том — основной ключ к двум предыдущим. Более того, без этого тома переиздание Филарета утратило бы свой смысл, ведь, несмотря на библиографическую редкость, его можно было отыскать в основных харьковских библиотеках. Но, все-таки, ошибки или правильные утверждения «Описания», сама биография Филарета, анализ его рукописей — это отражение развития снова не побоимся этого слова историографии истории Слободской Украины, для которой этот труд представляет своеобразный мост между просветительским а потом романтичным пониманием исторического процесса и позитивистским научным подходом в изучении прошлого.
Необходимость примечаний — основная черта претендующего на научность произведения, современное требование любого переиздания. Несколько фраз также следует сказать и о необходимости комментариев к труду Филарета. В свое время наиболее выдающийся историк г. Ирония заключается в том, что множество данных приписываемой монаху Нестору летописи — «Повести временных лет» стало основным поводом для разнообразных теорий и толкований истории Древней Руси. Точно так же произошло и с произведением Филарета по истории Слободской Украины.
Мысли Филарета о возникновении того или иного города или деревни до сегодняшнего дня остаются «полем битвы» для многих региональных историков. Возьмем, к примеру, дату возникновения Харькова, которую автор «Описания» относит к году. Сегодня же среди историков начало основания города принято датировать четырьмя годами позже.
Однако следует отдать должное Филарету, ведь именно благодаря его труду с богатейшей источниковой базой, большинство населенных пунктов Харьковщины «обрели» свою историю. Известный специалист по истории заселения Слободской Украины Виктор Юркевич очень верно заметил по поводу определения Филаретом времени основания тех или иных слободско-украинских поселений: «Интересно, но даже мысли, которые автор не обосновывает ссылками, потом подтверждаются документальными данными, иногда вопреки критикам Филарета»4.
Интуиция автора «Описания» действительно часто оказывается блестящей, но многие предположения Филарета произвольны, и они должны тщательно проверяться. Позже Филарет был автором или, лучше сказать, комплектовал описание еще одной епархии — Черниговской, сохраняя при этом предыдущие подходы и смелость высказываний о событиях.
Отсюда понятно, почему этою книгою мы должны были пользоваться весьма осторожно»5. При этом следует учесть, что многие названия и сама терминология, используемая Филаретом, существенно изменились к нашему времени.
Таких примеров множество. Багалей Д. VII Перевод с украинского мой В. Описание старой Малороссии: Материалы для истории заселения, землевладения и управления. Полк Стародубский. Как заметил исследователь церковной истории Харьковской губернии о. Николай Лащенков об архиепископе Филарете: «С целью найти необходимые для сего Историко-статистического описания Харьковской епархии — В. Филарет привлекал к работе многих священников, служащих, помещиков. У автора в руках находились ценнейшие памятники украинской старины из архивов учреждений и помещичьих коллекций.
Большинство этих документов утрачено, и мы пользуемся трудом Филарета как громадным собранием источников, которые также требуют сверки и согласования, критического подхода. Эти и множество других проблем возникли во время работы над третьим томом. Том состоит из подробной биографии Филарета в миру Дмитрия Гумилевского , которую написал черниговский исследователь Александр Тарасенко; коллективных комментариев к тексту «Историко-статистического описания», публикации черновиков и рукописей автора, ведь множество сюжетов и событий не были внесены Филаретом в книгу из-за цензурных соображений, именного и географического указателей к переизданию.
Важным дополнением к этому тому будет большое количество иллюстраций: фотографии старых и новых храмов Харьковской епархии, проекты соборов и церквей; интересными для сравнения окажутся перечни храмов епархии и гг.
Главное, что хотелось бы отметить — «Историко-статистическое описание Харьковской епархии» было не целью, а средством. Этот труд имел огромное значение для общества, он пробуждал интерес к прошлому, стимулировал переосмысление тех или иных событий и общественных проблем, как и все исторические произведения, предназначался не «предкам», а «современникам и потомкам». Надеемся, что и третий том «Описания», состоящий из примечаний, в которых как раз и отражено новое понимание местной истории, тоже будет востребован и станет одной из причин, побуждающих к пересмотру прошлого во избежание стереотипов, к постановке новых вопросов и появлению новых исследований, и, соответственно, оживит интерес к нашей сложной и увлекательной истории.
Высокопреосвященный Филарет, архиепископ харьковский по письмам к его другу, валковскому помещику Н. Это вполне объяснимая тенденция: история Церкви, как и некоторые другие исследовательские проблемы исторической науки, долгое время была закрытой зоной для изучения.
Об истории Церкви и, соответственно, о церковных деятелях в Советское время писали, в лучшем случае, саркастически-презрительно. Ныне всякие идеологические барьеры сняты, появилась возможность заполнить образовавшийся за десятилетия вакуум в области церковно-исторических знаний.
Значительный временный разрыв традиции исторических студий в этой области обусловил необходимость вернуть широкому читателю важнейшие работы церковных историков досоветского времени путем их переиздания. Эта задача благородная и чрезвычайно полезная. Ее решение будет фактом восстановления справедливости и уважения ко многим участникам историографического процесса. Популяризация же церковно-исторических сочинений стимулирует современные оригинальные исследования.
Большой шаг в этом вопросе сделала Россия, где за последнее время переизданы многие труды корифеев церковно-исторической науки. К сожалению, на Украине этот процесс идет намного медленнее. Сегодня переизданы благодаря, прежде всего, проф. Ульяновскому и его ученикам лишь некоторые работы представителей киевской школы церковных историков. К числу интереснейших деятелей Русской Православной Церкви и ученых-историков 19 в. Он был неординарной личностью. Внешне низенький и худенький до хрупкости , Филарет Гумилевский в административных вопросах был характерен, принципиален, строг, всегда смотрел на вещи прямо и поступал так, как в данный момент ему подсказывало сердце, не просчитывая наперед все возможные последствия своих решений.
Его преподавание и ректорство в Московской духовной Академии, архиерейство в Риге, Харькове, Чернигове стали определенной, можно сказать филаретовской эпохой в каждом из этих мест. Филарет-администратор и пастырь не был сумасбродом. В основе жизненных и поведенческих установок владыки лежала жажда правды и истины везде и во всем, а «подмости человеческие, — по его собственному выражению, — только годны на то, чтобы сломало их время».
В то же время, воспитанная с детства глубокая вера в сочетании с его утонченной творческой натурой довершили характер аскета-интеллектуала, ранимый и трагический. Филарет-исследователь стоял у истоков становления в Российской империи церковной истории как науки. Его «История Русской Церкви», по праву, считается первой научной синтетической работой в этой области. В общем же Филарет Гумилевский является автором около работ, — с десяток из них представляют собой капитальные труды.
Некоторые в наше время переизданы. По нашим подсчетам, собрание сочинений Филарета Гумилевского может составить до 25 томов до 10 тыс. Его работоспособность, поражавшая современников, и сегодня кажется невероятной. Во всяком случае, среди ученых-писателей не только из среды духовенства первой половины 19 в. Филарета Гумилевского интересовала история духовной литературы, патристика, догматика, агиография. Но во всем этом он был историком. О чем бы он ни писал, он всегда использовал исторический метод.
Любимейшим объектом его внимания был источник, от которого он отталкивался в своих изысканиях. Все это в совокупности обеспечивало читательскую аудиторию его сочинениям среди современников. Интересны они и для сегодняшнего читателя. Данное издание презентует одно из нескольких работ Филарета Гумилевского по региональной церковной истории. Этот труд архиепископа Филарета можно считать классикой такого жанра. Данное «Описание» стало образцом для составления подобных работ в последующее время.
Значение его описания для изучения истории Слободской Украины нельзя переоценить. Высокие оценки историков, частое использование краеведами и факт библиографической редкости лет со времени первого издания и стали основной причиной реализации данного проекта — переиздания «Историко-статистического описания Харьковской епархии» архиепископа Филарета Гумилевского. Как один из видных воспитанников и ректоров МДА, он был среди официально приглашенных на юбилейные торжества в г.
К юбилейным датам готовились специальные сборники и даже монографии. В частности, в работе С. Смирнова по истории Московской славяно-греко-латинской Академии, изданной в г.
В сборнике МДА г. Изучение биографии Филарета Гумилевского началось сразу после его смерти в августе г.
Во всех духовных и некоторых светских периодических изданиях были напечатаны некрологи. Специфика этого жанра известна: некрологи большей частью однотипны, насыщены стандартными инвективами. Используя в исследовании некрологи, следует обратить внимание на те из них, которые были составлены людьми, лично знавшими Филарета Гумилевского. В ближайшие годы после смерти Филарета появились немногие воспоминания о нем3.
Первый биографический очерк о Филарете вышел в сентябрьском номере «Полтавских епархиальных ведомостей» за г. Статья принадлежит известному библиографу и литературоведу Степану Пономареву4. Автор внимательно следил за публикациями Филарета Гумилевского , рецензировал их и, как свидетельствует его очерк, знал основные вехи его биографии. Поно1 Смирнов С. История Московской славяно-греко-латинской Академии. Гораздо больше информации, с характеристикой роли Филарета Гумилевского в научной и воспитательной жизни МДА, содержится в издании г.
Смирнов С. История Московской Духовной Академии до ее преобразования. У Троицы в Академии. Юбилейный сборник исторических материалов.
Шароцкий И. Филарет, архиепископ Харковский и Ахтырский с 21 декабря г. Дмитриевский Ф. Часть неоф. Очерк С. Пономарева лег в основу последующих обобщающих биографических публикаций о Филарете.
Будущие авторы как бы наращивали этот очерк новыми материалами. Интерес к личности Филарета Гумилевского возрос в —х гг. Появился ряд статей и книг о нем. В г. Автор не был указан, но, вероятно, им был ректор семинарии, впоследствии архиепископ Дмитрий Самбикин 5.
В очерке использованы воспоминания родных и односельчан Филарета Гумилевского , приведены интересные подробности его детства. Биография ученого-архиерея доведена до конца х гг. Уже на следующий год появился небольшой, но содержательный биографический очерк о Филарете в «Русской старине»6. Автор, священник Ф. Хорошунов, в общих чертах осветил все этапы жизни Филарета Гумилевского. Сравнивая его с другими писателями из духовной среды того времени, Ф. Хорошунов дал ему очень высокую оценку: «Мы не можем указать никого из его современников, кроме, разумеется, митрополита Филарета московского, который мог бы сравниться с ним по глубине изысканий, по умению кратко, но метко схватывать сущность предмета.
Верно и точно понимать значение вещи. Самый язык его произведений отличается силою, энергиею, жизненностью и оригинальностью. Словом, Филарет Гумилевский — личность значительная в истории русского духовного просвещения и заслуживает полного внимания русского общества»7.
В статье приведена библиография ученого и, что особенно обращает внимание исследователя биографии Филарета Гумилевского , автор назвал несколько неизданных произведений владыки, которые находились в его распоряжении.
При этом Ф. Хорошунов был уверен, что многие другие неизданные его труды находятся в библиотеке Черниговской духовной семинарии.
К сожалению, ее рукописный фонд утрачен. В е гг. Горскому, к ученику и сослуживцу по Риге священнику Владимиру Назаревскому, письма митрополита Филарета Дроздова к Филарету Гумилевскому 8. Этот эпистолярный материал, безусловно, обогатил источниковую базу изучения биографии Филарета Гумилевского. В х гг. Это стимулировало дальнейшее изучение биографии архиепископа Филарета Гумилевского. Листовского 9. В нем использованы все опубликованные биографические материалы о деятельности Филарета, освещены все этапы его жизни.
Очерк представляет собой линейное изложение фактов биографии ученого-архиерея, окутанных различными хвалебными эпитетами. Можно сказать, очерк И. Листовского аккуратно вписывается в привычный для 19 в. Автор продолжил изучение биографии Филарета Гумилевского , и в г. Увеличение биоФиларет, архиепископ Черниговский. Тамбов, Хорошунов Ф. В тридцать втором томе журнала в заголовке очерка Филарет Гумилевский ошибочно назван архиепископом Херсонским.
Филарет, Архиепископ Черниговский. Чернигов, К моменту появления книги И. Листовского был напечатан в «Харьковском сборнике» очерк с приложением писем Филарета свящ. Эти материалы были использованы И. Листовским, но и сам очерк Лащенкова заслуживает отдельного внимания. Прежде всего, автор сосредоточил свое внимание на «харьковском периоде» жизни Филарета Гумилевского , использовал научно-критический не панегирический подход в оценках отдельных фактов биографии ученого-владыки.
Большую ценность представляют опубликованные как приложение к очерку письма Филарета Гумилевского к Валковскому предводителю дворянства и своему другу Н. Некоторым дополнением к истории взаимоотношений между Филаретом и Н. Романовским являются воспоминания епископа Герасима Добросердова , который служил вместе в с Филаретом в Харькове Отдельно «черниговскому периоду» жизни Филарета Гумилевского посвящен очерк В.
В описательном ключе автор изложил внешние факты биографии, отмечая огромный вклад владыки в различные области церковной жизни Черниговской епархии. Что-либо новое с фактической или оценочной стороны данный очерк не содержит. Очередная волна интереса к Филарету Гумилевскому была вызвана пятидесятилетием со дня его смерти. В черниговской епархиальной периодике появился ряд статей о знаменитом черниговском владыке Особенно отметим очерк преподавателя истории в местных духовных учебных заведениях и одного из соредакторов черниговского епархиального журнала «Вера и жизнь» П.
Его очерк под интригующим названием «Душевная драма» акцентирует внимание читателя на конфликтных и порой скандальных эпизодах биографии Филарета Гумилевского. Автор размышлял над сложным характером ученого-архиерея, обращался к истокам его формирования. Он указал на то, что «драматизм в характере Филарета красной нитью проходит через всю его жизнь от детского возраста до кончины» Очерк П.
Бугославского хотя и не содержит новых фактов, но в нем впервые предпринята попытка проникновения во внутренний психологичный образ Филарета Гумилевского. Информация об основных вехах жизни и творчества содержится во многих дореволюционных энциклопедических и справочных изданиях.
Наиболее содержательными являются статьи в словаре Брокгауза и Ефрона, Русском биографическом словаре Но и они, конечно, не дают новой информации и оригинальных оценок жизни и творчества Филарета Гумилевского , а носят констатирующий характер. Изучение творчества вернее, отдельных произведений Филарета Гумилевского в имперский период представлено преимущественно рецензиями.
К его трудам по истории Слобожанщины 11 Лащенков Н. Высокопреосвященный Филарет, архиепископ Харьковский, по письмам к его другу Валковскому помещику Н. Литературно-научное приложение к «Харьковскому календарю» на год. Воспоминание о преосвященном архиепископе Филарете и о друге его Н.
Высокопреосвященный Филарет Гумилевский , архиепископ Черниговский. Брокгауз и И. СПб, Филарет [Д. Константинович и Д. С установлением советской власти на просторах прежней Российской империи изучение жизни и трудов архиепископа Филарета Гумилевского , как и других духовных писателей, прекратилось. Хотя он, благодаря своим историко-статистическим описаниям епархий, оставался одним из читаемых харьковскими и черниговскими историками и краеведами авторов.
В статье дана характеристика основных трудов ученого, базирующаяся на оценках дореволюционных специалистов. В конце статьи приведен краткий список трудов Филарета Гумилевского и напечатано «Слово в неделю седьмую по пятидесятнице» — как сказано публикатором, «чтобы дать представление о проповедях архиепископа».
Сегодня интерес к личности Филарета Гумилевского , к его творческому наследию постоянно растет как в Украине, так и в России. В России переизданы многие его крупные произведения: «История Русской Церкви», «Историческое учение об отцах Церкви» со вступительной статьей А. Сидорова, составленной на основе книги И. Листовского , «Жития святых, чтимых Православной Церковью» и др. Начиная с х гг. Основными центрами «филаретоведения» в Украине сегодня являются Чернигов и Харьков Первая трудность, с которой сталкивается исследователь при изучении биографии Филарета Гумилевского , касается его личного архива.
Он был рассредоточен и почти полностью утрачен. После смерти ученого рукописи и книги тома 20 поступили в Черниговскую духовную семинарию. Согласно завещанию, эта часть интеллектуальной собственности должна была остаться тут Это обстоятельство оказалось роковым для филаретовского архива.
Черниговская духовная семинария не смогла обеспечить его сохранность. Он был раздроблен на части и находился у разных людей, которые, так или иначе, имели отношение к семинарии, «Черниговским епархиальным известиям». На страницах этого журнала после смерти архиепископа Филарета продолжали печатать подготовленные им очерки об истории Черниговской епархии.
Соответственно рукописи ученого-архиерея находились в руках у членов редакционной комиссии. Потом они Константинович Н. Литературно-научное приложение к «Харьковскому календарю» на г.
Харьков, Материалы к истории Харьковской литературы. Цензурные замечания на «Историкостатистическое описание Харьковской епархии» преосв. Полтава, Его же. Более подробная библиография: Тарасенко О. Филарет, архиепископ Черниговский. Историк М. Лилеев, на то время преподаватель Черниговской духовной семинарии, занялся описью того, что из Филаретовского собрания сохранилось в семинарии. Оказалось, что из 50 рукописей в семинарии находилось только 11, а из 54 старопечатных книг на месте было 46 экземпляров В свое время поисками Филаретовского архива занимался Д.
Багалей и нашел, кажется, небольшую его часть. Филарета по истории Харьковской епархии; у одного частного лица удалось приобрести чугуевскую переписку, которая была в руках того же преосв. В начале 20 в. Была найдена небольшая коллекция его рукописей и даже личные вещи архиепископа. Было объявлено, что список найденного опубликуют, но этого не произошло.
Более 30 писем и черновых набросков из Риги, Харькова и Чернигова архиепископа Филарета и разных лиц к нему попали в Черниговский исторический музей и сегодня хранятся в его рукописном фонде Материалы личного происхождения являются, конечно, важнейшими источниками при составлении биографии. Кроме упомянутой опубликованной переписки Филарета, очень ценными являются его письма к Надежде Николаевне Шереметьевой урожденной Тютчевой , опубликованные в г.
Она находилась в дружеских отношениях с В. Жуковским, Н. Языковым, Н. Гоголем, А. Хомяковым, Аксаковыми и другими известными деятелями первой половины 19 в. Издатель писем Н. Барсуков метко определил характер этой переписки: «Письма Филарета к Н. Шереметьевой исполнены смирения, представляют собой как бы покаянный канон, наблюдающийся во многих письмах к другим» С этим наблюдением нужно согласиться.
Письма Филарета очень часто сопровождаются духовным осмыслением происходящих событий с ним и вокруг него. Многие явления земной жизни измеряются им как бы с позиции вечности. Нередко в его письмах встречаются аллегории. К высшему смыслу происходящего на земле Филарет обращался и в своих синтетических исторических сочинениях.
В данном очерке использованы так же другие, неопубликованные письма Филарета Гумилевского. Большой интерес для изучения деятельности Филарета Гумилевского в Прибалтике представляют его письма к обер-прокурору Св. Синода Н. Протасову, хранящиеся в Институте рукописей Национальной библиотеки Украины им.
Вернадского НАНУ Их сближение произошло в результате сотрудничества в «Чтениях», хотя не исключено, что они были знакомы еще в бытность Филарета в Москве. Эти письма Филарета так же носят достаточно откровенный характер, отчего их ценность, естественно, увеличивается. Для изучения «харьковского» и «черниговского» периодов деятельности Лилеев М.
Лилеев М. Отдельное приложение. Пока нам не удалось выявить в современных библиотеках это отдельное приложение. Флоты — с. Шереметевой — гг. Из архива с. Изданы с предисловием и примечаниями Николая Барсукова.
К сожалению, нам неизвестно местонахождение писем Протасова к Филарету. Отдел рукописей. Письма О. Бодянского к Филарету пока не обнаружены. Изучая научную биографию архиепископа Филарета, невозможно обойтись без контекстуального анализа рецензий на его произведения.
Критика на ранние его труды полностью позитивная, часто хвалебная. Но со временем, особенно в «черниговский период», стали появляться резкие критические отзывы на его публикации. Некоторые биографы Филарета Гумилевского склонны были видеть в этом провокацию недоброжелателей. Выпады против Филарета в прессе имели место, но и с мнением С.
Пономарева нельзя не согласиться, который прямо указывал на упущения и недостатки в его работах последних лет жизни. В данном очерке мы не ставим себе цель проанализировать все творческое наследие Филарета Гумилевского , — оно велико и требует большого специального исследования.
Предметом более внимательного рассмотрения будет его труд по истории Украины, который представлен заинтересованному читателю в этом трехтомном издании.
Отец был священником, настоятелем храма в родном селе Лесное Конобеево Шацкого уезда Тамбовской губернии. Фамилия Конобеевских свидетельствует, что они являются выходцами из местной крестьянской среды. До отмены крепостного права это село и соседнее с ним Польное Конобеево принадлежали Нарышкиным.
Их родственники-крестьяне были крепостными. Будучи епископом, Филарет вел переговоры с владельцами села о выкупе близких родственников племянников из крепостной зависимости. Григорий Конобеевский окончил Рязанскую семинарию, хорошо знал классические языки. У своей паствы он пользовался уважением. Приятели из среды уездного и губернского духовенства помогали удобнее устроить сыновей во время обучения.
До того момента, когда Филарет покинул родную Тамбовщину и выехал в Москву для поступления в духовную академию, отец всячески заботился о его образовании.
Сословные традиции обязывали о. Григория направлять своего сына по «запрограмированному» жизненному пути. Как увидим далее, не всем планам отца в отношении старшего своего сына суждено было сбыться.
Биограф архиепископа Филарета Ф. Хорошунов утверждал, что владыка на склоне лет часто вспоминал своего отца и «отзывался о нем, как о человеке честных и твердых правил» В литературе о Филарете существует разногласие по поводу даты его рождения. Распространенным является мнение, согласно которому он родился 23 октября г. Эта дата зафиксирована в солидных дореволюционных энциклопедических и биографических словарях.
Но выявленные и введенные недавно в оборот документы заставляют усомниться в «канонизированной» дате рождения Филарета В начале обратимся к источнику распространенного мнения о дате рождения ученого-архиерея. Архиепископ Филарет умер на рассвете 9 августа г.
Этот факт хорошо задокументирован. В ближайшем номере «Черниговских епархиальных известий» было напечатано «Извлечение из послужного списка Филарета, архиепископа черниговского»32 , с указанием уже известной нам даты его рождения. Появившиеся вскоре биографические статьи и заметки о Филарете повторяли эту информацию. В биографическом очерке, появившемся в г. Автор очерка, называя г. Конобеевским [племянником ученого — А. Эти устные сведения 29 Хорошунов Ф. ХХХ январьапрель. В «Послужном списке Филарета, архиепископа Черниговского», составленном 1 декабря г.
В донесении обер-прокурора Св. Синода Д. Толстого императору Александру II от 10 августа г. Таким образом, эти два документа подтверждают г.
Совершенно другую дату сообщает «Формулярный список епископа Харьковского и Ахтырского Филарета Гумилевского», составленный 20 декабря г. В нем сказано, что Филарету на момент заполнения формуляра исполнилось 55 лет Пока это единственное указание на г. Отметим тот факт, что оба списка собственноручно подписаны Филаретом Гумилевским.
Но ни один из названных документов не дает нам г. Лесное Конобеево , чтобы до конца разобраться в запутанной ситуации с датой рождения Филарета Гумилевского. В честь святого великомученика Дмитрия Солунского память 26 октября будущего святителя назвали Дмитрием. В будущем своему небесному покровителю он посвятил историческое исследование Этот факт научной биографии Филарета Гумилевского достоин внимания.
Ученый в зрелом возрасте неоднократно возвращался к образам и символам своего детства, — к тому, что прежде всего формировало его систему мировоззрения и самоидентификации. Кроме Дмитрия, у четы Конобеевских был еще один сын вероятно, младший — Василий. Годы его жизни неизвестны. Он служил диаконом в церкви родной Конобеевки.
В доме о. Григория, кроме жены и сыновей, жили два его брата, три сестры и престарелый отец. Одна из теток, по воспоминаниям односельчан, занималась обучением грамоте племянников и, прожив 90 лет, умерла в г.
Кое-что о детстве Дмитрия Конобеевского известно по воспоминаниям родственников. Сослуживцы архиепископа Филарета Гумилевского говорили, что он в последние годы жизни делился своими воспоминаниями детства и юности.
Некоторые из них были перенесены на бумагу и попали в печать. Они окрашены в легендарный характер. В них детство будущего преосвященного историка густо пересыпано чудесными эпизодами. Лейтмотивом этих рассказов и пересказов является особый промысел Божий над худеньким и резвым мальчиком, которому было суждено стать известным историком и пастырем.
Появление у Конобеевских первенца, кроме счастливых родителей, вызвало прилив радости у некоего местного юродивого, который целый день оглашал по селу, что «у попа Гришки родился сын Митюшка, и он будет звонить, звонить на всю Россию» В воспоминаниях встречаются рассказы об избавлении Дмитрия, казалось бы, от неминуемой смерти: от волчьих клыков на краю села, от огня в загоревшемся сарайчике, где он уснул в жаркий летний день Но наиболее чудесным надо признать эпизод с падением маленького Дмитрия с колокольни.
И в этом случае он остался живым и непокалеченным. Еще один примечательный случай из его детства стал преданием семейного клана конобеевских. Мама, Анастасия Васильевна, была очень набожной женщиной, с ранних лет прививала детям благоговейное отношение к христианским святыням и неукоснительное исполнение в быту церковных канонов.
По воспоминаниям родственников, Дмитрий очень любил гулять в дубравах, плотно окружающих село. Это имело большое значение для формирования восприимчивой натуры будущего ученого иерарха Церкви.
Во время служения в Харькове и Чернигове он часто совершал прогулки по окрестностям, подолгу возился в садах при архиерейских Домах. Был он и заядлым пчеловодом. На природе Филарет чувствовал себя хорошо. С природой ему было приятно общаться, — иногда приятнее, чем с людьми. Конечно, причиной этому была не только трогательная утонченность его души, воспитываемая с детства, но и постоянные конфликты с разными, часто влиятельными людьми в Риге, Харькове, Чернигове.
Нужно отметить, что всегдашняя любовь Филарета к природе отразилась и в его произведениях, особенно в историко-статистических описаниях Харьковской и Черниговской епархий. В очерках о монастырях, о населенных пунктах почти всегда встречаются описания окружающей природы, иногда очень подробные и яркие, которые может сделать лишь человек наблюдательный и восприимчивый. А восприимчивость у Дмитрия проявилась очень рано и, как свидетельствует его переписка с близкими людьми, когда он стал Филаретом, она развилась до болезненности, что приводило к совершению им неординарных поступков.
Конечно, он рано познакомился с церковной службой. Две способности проявились в нем с детства: хорошая память и хороший голос.
Он всегда любил петь и сохранял эту любовь до конца своих дней. Альтом он пел в хоре духовного училища и в семинарии. По свидетельству очевидцев, владыка Филарет часто тихонько напевал у себя в келии, на природе, и в этом пении «слышалась какая-то тайная грусть» Любовь к пению проявилась в его творчестве.
Он специально занимался изучением истории церковного пения. Результатом этих занятий стало сочинение «Исторический обзор песнопевцев и песнопений Греческой Церкви с примечаниями и снимками древних нотных знаков», вышедшее в Санкт-Петербурге в г.
